Юрий Иванников - Шел солдат…

После ужина, перекуров долго ещё пили чай, с блинчиками, всякой всячиной чинёными. И долго ещё шёл разговор деревенский, неторопливый, о жизни в селе, в городе, об ушедших родственниках, и потом, по душе, обо всём, что накопилось. Люба и Наташа, моя сестра, могли проговорить иногда и целую ночь до утра – так наскучивались.

А потом среди ночи выскочишь во двор, до ветру – туалет-то во дворе. А воздух такой – что как будто пьёшь его и напиться не можешь. А звёзды огромные, яркие, во всё небо – никогда не увидишь в городе таких звёзд! Вздохнёшь и почувствуешь в самой глубине своей души такое неизъяснимое счастье! И любишь тогда и людей всех вокруг, и мир этот прекрасный, и душа поёт.

Утром встаём по-разному. Деревенские раньше, так у них заведено. Мы, городские взрослые, через часик, а дети наши, хоть и выросшие уже, могут поваляться и до 10—11 часов.

И тут первое дело – опять утренний чай. Хотя погодите… Утро начинается с уговариваний:

– Ну Люб, ну сто грамм плесни!

– Угомонись, алкоголик, вчера ведь всё вытрескали!

– Люб, ну у тебя же есть, я же знаю! Хорошая ты моя!

– Вот так и жениться уговорил. Ну иди, прорва, налью, но только стопочку и больше не спрашивай!

– Вот за что я тебя всю жизнь люблю! Дай поцелую!

– Уйди, паразит! Вот твоя стопочка, а то отберу!

Вот под такую музыку слов мы просыпаемся и уже умывшись, садимся пить чай. Есть-то особенно не хочется – с вечера перекормленные.

Появилась правда в деревне последняя городская мода – утром Люба предложила овсяную кашу на деревенском молочке – вкусная! Отведали все понемногу.

Чаще всего в гостях больше одной ночи не гостили. Но в этот раз сразу домой не уехали – захотелось нам с Володей навестить нашу любимую учительницу Клавдию Михайловну. Так уж получилось, она не была нам обоим классной руководительницей, но в деревне ехали мы всегда именно к ней – любили её очень ещё с школьных лет. В прошлый наш приезд мы не застали нашу учительницу, уезжала она к дочери своей в Калугу.

Горе у неё случилось – похоронила она дочку. Остались только взрослые внучки.

В этот раз тоже переживали – вдруг не застанем. Но нет, как только наша машина подъехала к дому, дверь открылась – и вот уже на крылечке – добрые и любящие глаза. Где мне взять такую ручку, она наверное должна быть с золотым пером, чтобы описать наше доброе отношение, нашу любовь к этой старенькой учительнице.

– Ребята, проходите, да ведь у меня не убрано, не ждала я.

– Да нам это ничего не нужно, только бы посидеть, поговорить, на вас порадоваться.

И вот уже разговор заходит о химии, любимом предмете нашей учительницы. Вот уже Володя и Клавдия Михайловна начинают сыпать формулами и правилами. Я как-то уже не помню из химии, но у остальных двоих – ясные умы.

– Клавдия Михайловна, Да сколько же вам лет?

– Мне 81 год, а работала я до 74 лет, раньше не отпускали, всё уговаривали поработать. Да и теперь учителя звонят мне иногда, молодые, не могут разобраться, помогаю. Выгляжу уже старо, в зеркало не люблю смотреть.

– Для нас вы такая же, как и в школе, когда учили нас уму-разуму!

И мне вспоминается необыкновенное качество моей любимой учительницы – справедливость. Она никогда не делила детей на хороших и плохо успевающих – как-то все были вовлечены у неё в учебный процесс. И это даже нельзя так называть – учебный процесс, все были вовлечены в более широкую и глобальную сущность – школьную жизнь, когда общение учеников с учителем не прекращается с окончанием уроков.

С Клавдией Михайловной всегда было интересно – и когда отправляли нас вместе с ней на сельхозработы. Как-то пришлось убирать даже маковое поле – о наркотиках тогда никто не слышал.

Помню, я как-то написал ей даже письмо из института, уже будучи студентом, грустное письмо. Не заладились у меня тогда отношения с одной девочкой, понравилась она мне, но взаимности я не получил.

И вдруг Клавдия Михайловна говорит:

– А знаешь, Юр, у меня ведь твоё письмо цело. Я иногда читаю его своим внучкам.

Мне очень было трогательно услышать это, ведь прошло более 30 лет!

Но постеснялся попросить почитать его ещё раз, не захотел ворошить прошлое.

Вспомнилось, как-то Клавдия Михайловна говорит своим ученикам:

– А хотите, я покажу вам реактивы, которыми можно сделать взрыв прямо в консервной банке.

– Давайте, конечно, – вступил один из мальчишек.

– Мы может тогда сможем и школу взорвать!

– Ну нет, наверно вам всё-таки не буду показывать.

И вот уже на выпускном, взрослые уже:

– И всё-таки, Клавдия Михайловна, расскажите, какими реактивами можно взорвать школу? – Вот было смеху!

– Ребята, да я же вас угостить чем-нибудь должна! Мы дружно отказываемся – да у нас всё есть!

– А у меня деликатес – земляничное варенье!

– Так ведь у вас внучки, у них семьи, наверное, правнуки и правнучки.

– Да знаете, ребята, никто за весь последующий год у меня никаких гостинцев не возьмёт. У внучек-то всё у самих запасено, а больше у меня никого и не бывает.

Клавдия Михайловна открывает доски в полу и достаёт из неглубокого подвала пять баночек, потом, покачав головой, ещё парочку с вареньями и салатами. Нам неудобно брать, хоть мы и тоже пришли не с пустыми руками.

– Да вот возьмите ещё и тыкву – мёденная, кашу-то небось варите. Юра, бери, у тебя ж большая семья.

– А где вы берёте землянику, кто вам привозит?

– Сама. Сажусь на велосипед и еду к Поляне, за 3—5 км. Там и собираю, там она такая хорошая!

Нас прерывает телефонный звонок сестры Наташи:

– Ребята, нам ведь уезжать, а мы ещё не были у мамы на кладбище.

И вот опять уже стоим на крыльце, смотрим в глаза – свидимся ли ещё? Как это бывает странно, что начинаешь любить человека, не родственника, не соседа, а просто вот так столкнула судьба в одной школе – и на всю жизнь!

…Вот мы уже на кладбище.

Ну, здравствуй, мама! Вот мы и опять с тобой, все трое, вся наша семья опять в сборе…

С красивого ажурного крестика, сваренного нашим старшим зятем Сергеем, смотрит на нас улыбающееся лицо нашей мамы. В жизни она улыбалась мало – растила нас троих с отцом-инвалидом. А теперь словно хотела вылить на нас всю доброту из ласковых улыбающихся глаз.

– Ну, как ты там без нас, как тебе живётся там? – Наташа всегда разговаривала с мамой как с живой. Пронзительно хотелось плакать, что нет её больше с нами, нашей дорогой мамы, которая отдала нам всю свою жизнь, своим детям, до последнего дыхания, чтобы только втолкнуть нас в жизнь, в город, дать образование…

Мы с Володей жадно курим.

– Ну, ты там дружи со всеми, кто уже там с тобой! Да не зови нас, рано нам ещё, не все дела поделали на этой земле.

Володя ставил розы прямо в белый снег, и они алым пятном украшали могилу.