Андрей Милов - Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Он вдруг заметил, что Никита приподнял руку, а в руке у него пакет – с продуктами. Торчат бутылочные горлышки. Брат Серёга бросился навстречу, чтобы принять из рук новоявленного зятя сумку, и понёс гостинцы на кухню.

– Мать с отцом хоть знают-то, а?! – крикнул в безнадёге он из кухни, выкладывая из сумки на стол, но на вразумительный ответ, разумеется, даже не рассчитывал уже, догадываясь, какую получит от сестры отповедь.

Четверть часа спустя, Натали накрывала на стол, а зять с шурином толковали по-свойски, как если бы знакомство их уходило на дюжину лет в прошлое.

– Обо мне ты так никогда не заботилась, – с шутливой обидцей в голосе выговаривал сестре брат Серёга, намекая на то, что и посуду за ним никогда не помоет, ни еды не приготовит, не соберёт на стол, когда матери с отцом нет дома, – всё делай, дескать, сам, по-холостяцки.

Хозяйка хлопотала, сияя от счастья и удовольствия. Поставила хрустальную рюмочку да две стопочки на стол и говорит:

– Пока картошка жарится, давайте, может, по глоточку, за нас с Никитой, а то так ужасно хочется услышать горько, чтоб был повод поцеловаться!

Брата не стесняется. Дразнит, счастливая. Смеётся, откровенно заглядываясь на мужа.

– Да, но я за рулём… – сказал брат Серёга, подумал, да и махнул от безысходности рукой: – Какая может быть работа, когда тут такие дела творятся, правда?!

– И правильно, – кивает согласно головой Никита, – не каждый день сестра выходит замуж.

– Но-но! Ты смотри мне, особо не засиживайся тут, у нас своя свадьба – у тебя своя. На кой ляд ты нам третьим лишним сдался?!

– Вы меня уже гоните?! – едва ли не в отчаянии восклицает.

Никита протянул руку и, положив ему на плечо, уверенно придавил книзу. Заставил шурина сесть на табурет.

– Не болтай глупостей. Жена шутит. Давай-ка лучше выпьем – за нас с Наталочкой.

Разлил беленькой, горькой. Выпили, и брат Серёга потянулся вилкой за маринованным грибочком.

– Ты чего?! – вдруг возмущается с очевидным притворством Натали. – А горько, я что, сама себе должна кричать?!

Брат Серёга отдёрнул вилку от плошки с грибами да как заорёт, точно бы с перепугу:

– Горько!

И пока сестра с зятем целовались, успел хорошенько закусить грибочками и колбаской, ещё выпить, покрикивая горько, и опять выпить да закусить. А потом уже с беспокойством говорит:

– Наташка, ты там гляди, а то картошка подгорит – останемся без ужина.

– Ой-йой-йой, – залопотала Натали, и уже хлопочет у плиты, между делом, отрываясь от сковороды, подрезает к столу всякой всячинки, что принёс в дом рачительный муж.

– Это хорошо, брат Серёга, что ты остался, чтоб поздравить нас, выпить по глоточку горькой за наше счастье, – говорит Никита, чокаясь. – Я, кстати, очень опасаюсь людей серьёзно пьющих: с человеком, пристрастившимся к рюмке, общих дел лучше бы не вести, потому как подневольный он, пускай хоть и любезный.

– Не понял, – выпучил глаза брат Серёга и, так и застыв в нерешительности, недонёс свою стопку ко рту. – А ну-ка повтори, что сказал?

– Я говорю: много пить без повода – ума не иметь. А кто не пьёт по поводу да под хорошую закуску…

– Кто?! – часто-часто заморгал брат Серёга, при этом украдкой метая по сторонам настороженный взгляд.

Свою стопку с водкой так и держал он в руке нетронутой.

– Но ещё больше опасаюсь я… – говорит Никита, выпив, и ищет вилкой цели, куда бы уколоть и чем бы закусить, – боюсь тех, кто вовсе капли на дух не переносит – или же должен знать причины, по которым они сторонятся рюмки.

– И это правильно, – вторит зятю шурин.

Натали сунула Никите в рот солёного огурчика, и следом кусочек сала, которое как раз нарезала к столу.

– Во, блин, сказочный сервис, да, брат? – восхищается Серёга, наконец-то опрокинув стопку и накалывая вилкой солёный огурчик. – Я просто не узнаю сестры родной. Ты что с ней сделал? Точно подменили.

И получил шутя ухватником по затылку.

– Почему правильно, ты-то говоришь, не поняла?

– Да потому, что человека не узнаешь, хотя бы раз не напившись с ним на пару.

– А то ещё хворый какой, да? Или, может, зашитый? – подвела черту под бытовыми наблюдениями мужчин Натали.

И на стол легла подставка под горячее, а на подставку – сковорода с жаренной на сале картошкой с луком и грибами.

– Из общей поклюём, никто не против?

– О чём речь, – кивает брат Серёга. – Все свои.

Делает глоток и кричит:

– Горько, ой как горько!

Натали прильнула ненадолго к устам Никиты.

– Ты где такую горькую нашёл, а?! Беленькая, а горькая! Рот так и вяжет… Горькая-прегорькая!

И Натали была слаще мёда, и в течение всего ужина часто и подолгу целовала. Было, даже кормила изо рта в рот, а к концу недолгого ужина, когда брат Серёга предложил распечатать вторую бутылку, и вовсе перебралась к Никите на колени. Наконец, лукаво щурясь, шепчет брату – с каким там намёком?! Говорит прямо, без обиняков и стеснений:

– Ну, всё! Поздравил, выпил, поужинал – пора и честь знать.

Не обижайся, мол, но совесть тоже надо иметь: глаза, что ль, завистью застит?

Брат Серёга вскочил из-за стола, как ошпаренный, и уже не хотел слышать никаких уговоров: посидеть, ещё по малой за успех предприятия опрокинуть да потолковать с родными по душам. Потом, потом – всё потом. Согласился выпить на посошок и тут же, без промедления, вышел из-за стола, откланиваясь и желая им всего-всего.

– Ключи от машины – положил на стол! – вдруг окрысилась Натали, заподозрив вдруг неладное.

– Да ладно тебе, я что, маленький?

– Сказано: на стол!

Брат Серёга, нахмурившись, послушно выложил ключи на стол, и Натали тут же прибрала их в кухонный ящик.

– Утром заберёшь! Когда проспишься.

Посмеиваясь над забавной семейной сценкой, Никита пошёл проводить шурина до порога и спрашивает:

– Насколько я понимаю, ты принимаешь предложение?

– Да, конечно.

– Тогда по рукам.

Протянули друг другу руки и в крепком долгом пожатии закрепили договорённость. Не выпуская руки шурина, Никита говорит:

– Тогда до понедельника. Ровно в девять утра ждём тебя у нотариуса…

Никита по-хозяйски запер дверь и едва успел обернуться, как уже ловил в раскрытые объятия любимую, – и любил её, нося по дому, при свете ламп и люстр.

Если б кто со стороны мог подглядеть, тому могло бы показаться, будто некое хищное создание набросилось на несчастную жертву и алчно терзает. Точно клоки кожи, заживо содранной, летят ошмётками по сторонам. Вот сорвана шкура с ног, вот с рук, и ещё какие-то обрывки летят, как будто кожи лоскутки. И сама, гляди, уже линяет. И не понятно, кто кого одолевает, а битва длится, и нет конца, нет края той иступлённой схватке. И вот упали, покатились, и всё ж таки верх в борьбе взяла. И добивает. Жестоко добивает. И клич победный издаёт. Взмахнув крылами, накрыла жертву – и соки выпивает. До донышка высасывает, ни кровинки, безжалостная, не оставив на посошок.