Жанна Стафеева - Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход

Однажды я не выдержала и задала ей откровенный вопрос:

– Светлана Львовна, когда вы избавитесь от «комплекса вдовы»?..

От такой наглости у нее чуть не выпала сигарета изо рта. Начальница уставилась на меня огромными карими глазищами, в которых было и удивление и любопытство.

– Это как? – наконец выдохнула она.

– Очень просто, – отозвалась я. Если у женщины умирает муж, которого она очень сильно любила, то потом она не может выйти замуж, всех последующих мужчин она сравнивает с бывшим. Светлана Львовна, или увольте меня или перестаньте, пожалуйста, сравнивать с Николаем. Начальница долго молчала. Сильная женщина, она справилась с гневом, взяла себя в руки, оценила мой ответ и уже больше никогда не сравнивала меня с предшественником и не ставила его в пример.

После этой истории я почти все рабочее время проводила в кабинете руководителя, участвовала практически во всех разработках рекламного, маркетингового характера и всего, что касалось не только имиджа ее компании, но и лично начальницы. Для того, чтобы я не травилась табачным дымом, был куплен прибор, фильтрующий воздух. Хитрая техника не выдержала и вышла из строя через месяц. Курила Светлана Львовна как паровоз. Она просто не могла думать без сигареты.

Иногда откровенность начальницы даже пугала, поскольку была чрезмерной. Я ценила степень доверия, которую она мне оказывала и хранила многие ее тайны. И сейчас не смогу подробно рассказать о том, каким образом пришла к решению уволиться. Скажу лишь, что на мое место человека номер три в империи существовал еще один претендент. Назовем его Леонид Рождественский. Старейший сотрудник компании. Но его всякий раз обходили в борьбе за должность зама генеральши. Сначала красавец Николай, потом я. Леониду пришла пора доказать, кто на самом деле достоин быть Арбитром в компании. Рождественскому было хорошо за сорок, и надо было делать карьеру любой ценой. Это был его ПОСЛЕДНИЙ ШАНС.

Он не знал, что Светлана Львовна уже дала ему определение и в своем сознании навесила на него бирку, понимая, чего стоит Рожественский и где его место. Он же искренне считал, что я просто перешла ему дорогу, и решил объявить мне войну. А мне так хотелось спокойной, мирной жизни. Я, наверное, была прирожденной пацифисткой. Рождественский меня открыто ненавидел. Но тщетно. Мое положение в компании и мой авторитет были непоколебимы.

Дефолт грянул как гром среди ясного неба. Казалось бы, ну заигралось государство в краткосрочные облигации, ну обанкротилось. А я-то при чем? Но тогда пострадали все. Помню, как курс в «обменниках» менялся каждые десять минут, как стремительно таяла моя шикарная по тем временам пятисотдолларовая зарплата. Как доллар подорожал в пять раз, а зарплату подняли всего процентов на двадцать.

Светлана потеряла счет в банке, на котором, по слухам, лежало все ее состояние – двести пятьдесят тысяч долларов. Когда вклад еще можно было забрать, Светлана Львовна находилась на турецком курорте Мармарисе и не могла вернуться в Россию. Деньги сгорели. Светлана Львовна, и без того не очень сдержанная в выражениях, превратилась в настоящую фурию.

Муж мой тогда работал в стабильной инофирме, платили там долларами по реальному курсу, да и кризис их рыночного сегмента практически не коснулся. Меня же дефолт зацепил, и очень больно. Взбунтовалась няня, потребовав за работу доллары, а не рубли. У нее был пьющий муж и четверо детей, один из них совершенно глухой. Мы договаривались на зарплату в двести долларов, платила я ей рублями по курсу. Ее двести долларов после дефолта превратились в пятьдесят.

Ее проблемы были ясны. Самое простое в ее ситуации – просить у меня больше денег. Светлана индексировать мою зарплату отказалась.

Это была формальная причина моего ухода. Настоящую же я никогда никому не расскажу. Хотя бы из уважения к этой мужественной женщине, сидя в кабинете которой я научилась управлению компанией. Не могу сказать, что копирую ее стиль управления. Я училась тому, как делать надо, и как делать не надо. И неизвестно, что в итоге оказалось более ценным.

Не хочу вдаваться в подробности той неприятной истории, которая случилась тогда в компании, но неизвестно, как повела бы себя я под грузом ТОЙ ответственности. Светлана Львовна держалась мужественно, как настоящий боец. Но принятое ею решение вызвало в моей душе бурный протест, оставаться в компании далее мне не хотелось.

Я дала понять Рождественскому, что проиграла. Написала заявление об уходе, которое моя начальница, подумав, подписала. Рождественский был доволен… Оставалась единственная опасность – что он станет отыгрываться за все былое на моей подчиненной и верной соратнице Кире. Та пребывала в шоке. Она не понимала, почему я проиграла бой Рожественскому, даже не успев толком в него вступить. Сама отдала ему отдел, должность. Я не могла объяснить ей мотивы поступка. Для меня это походило на тактическое отступление Кутузова из Москвы. Попытка сохранить остатки уважение к сильной женщине-руководителю. И Рождественский тут ни при чем. Зарплата – только повод. Я сама хотела покинуть уйти…

Рождественскому так и не удалось ничего добиться. Отношение руководства к нему не изменилось. Не помог даже нетривиальный поступок – женитьба на совладелице компании. Он так и не поднялся до роли Арбитра в империи. Но свято место пусто не бывает. Вскоре у Компании появился новый Арбитр…

Итак, с каким багажом я заканчивала 1998 год? Я безработная. Карьера рухнула. Лошадь моей мечты купить не удалось. Я по-прежнему ездила на Анжаре и боролась с его цирковыми привычками.

Мои беды неожиданно встретили поддержку и понимание со стороны мужа. Скандалы в семье прекратились. Ну, почти прекратились. Сначала неприятности на работе у него, потом у меня. Мы утешали и поддерживали друг друга, и это сплачивало семью. Пожалуй, это было самое счастливое время нашей совместной жизни.

Неожиданно мне выпадает ШАНС. Боссу мужа Алексею Слатвинскому срочно нужен был переводчик. У него тогда было четверо деловых партнеров, и они одновременно приехали на осеннюю строительную выставку. Их полагалось «развести по разным углам», чтобы они не встретились «нос к носу». Англоговорящих в фирме Алексея не хватало, и Филиппенко предложил мою кандидатуру.

Мне достался молодой, лет тридцати, весьма импозантный швед по имени Бьен. Встретились мы в ресторане на последнем этаже «Прибалтийской», где он остановился, и за ужином повели неспешную беседу – вначале о разнице русского и шведского менталитетов, потом и о кризисе в России, о рынке кровельных материалов, о перспективах развития рынка. Из ресторана мы переместились в лобби отеля, где сидели рядышком на мягком диванчике, потягивая коньяк. Швед расслабился и даже доверительно хлопнул меня по коленке.