Андрей Кутерницкий - Ведь

Я повернул барашек.

Звонок курлыкнул слабо, осторожно.

И мне стало не по себе от этой его осторожности.

Тишина занимала все пространство лестничной площадки.

Наконец за дверью послышались шаги.

Подойдя ко мне вплотную, кто-то прижал ухо к моему сердцу.

Молча, мы стояли друг против друга, разделенные лишь толщею деревянной двери.

– Кто? – спросил пожилой женский голос.

– Откройте, пожалуйста! – сказал я.

– А что вам нужно?

Вдруг я почувствовал унизительный комизм моего положения.

– Я хотел бы кое о чем спросить у вас.

Фраза вышла скомканной. Я понял: та, за дверью, уловила по моему голосу, что я пьян.

– Не открою, – ответила она. – Спрашивайте оттуда!

– Хорошо, – сказал я. – Здесь живет молодая женщина лет девятнадцати-двадцати? Густые волосы. Русые, со светлыми прядями. И с нею девочка. Лет тринадцати.

– Нет, – ответил голос из-за двери. – Молодые женщины с густыми волосами здесь жили пятьдесят лет назад.

Прерывистый туннель из трех подворотен повел меня к далекому свету уличных фонарей.

Я вернулся на улицу и прошел с квартал.

Будка телефонного автомата вынырнула передо мной из-под стены дома.

Будка была без двери, но аппарат цел.

Я кинул в него монету и набрал номер домашнего телефона парикмахерши.

Я набрал на диске номер домашнего телефона парикмахерши.

Я это сделал осознанно.

Колоссальная энергия протеста против самого себя нарастала во мне. Я знал, что это злая, темная энергия. Но ее требовалось истратить.

– Алё? – шепнул внутрь моего уха тихий голосок с легчайшей, чуть царапнувшей хрипотцой; наверное, спала уже, а телефон поставила возле кровати на пуфик.

Увидел кудлатую ее голову в спутанных кудряшках, круглое заспанное лицо, мягонькую ночную пижаму с кружевами вокруг полной шеи, на запястьях и на гладких икрах.

– С праздником Октябрьской революции! – гаркнул.

Чтобы был уже полный абсурд.

– Это ты? – удивилась.

– Бес из преисподней. Люсенька, я подыхаю от жажды видеть тебя!

Приподнялась в постели. Еще плохо соображает, что к чему. Рука – локтем в подушку, налитые груди свесились как гири.

Но даже отсюда видно: глазки сверкнули.

– Ты чего, пьяный? – спросила без укора за то, что поздно звоню и разбудил ее, но пытается понять по интонации моего голоса: пьяный, но люблю ее, или только пьяный.

– Я всегда пьян, когда говорю с тобой! Приезжай!

– А что я скажу родителям?

– Скажи, что ты уже выросла, что у тебя все вполне расцвело и созрело и есть умный мальчик, который хочет это богатство присвоить!

Хихикнула.

– Ты шутишь?

«Бейте ментов!» – прочитал на стенке кабины.

– Я зацелую тебя до сумасшествия!

Подумала. Вдруг:

– А ты же сегодня в ночь работаешь!

Холодок скользнул по моей коже.

– Сколько сейчас времени?

– Половина первого.

Представил себе Раскоряку, матерящегося у котлов. Я должен был сменить его в двенадцать.

– Люсенька! Придумай что-нибудь и гони в котельную! Еще успеешь на метро. Четверть второго выйду к забору встретить тебя.

– Но я не смогу! – воскликнула умоляюще.

– Если любишь – сможешь!

Я вывалился из будки.

Черная ночная улица сверкала…

Я добежал до перекрестка и увидел вдали над городом пятиглавый собор.

«Там – площадь, транспорт!» – вспомнил я.

Вбивая неверные шаги в асфальт тротуара, я двинулся в сторону собора.

Я смотрел на темные его купола.

Я не отрывал от них взгляда.

При каждом шаге они вздрагивали.

Что-то зловещее было в этих куполах, в их темноте и огромности, в их возвышении над городом, который был как бы незначительнее их, что-то мрачное, от казни, от эшафота, от смерти.

Навстречу попалась пьяная компания, довольно агрессивная – шли скопом, свистя, улюлюкая, наводя страх на редких прохожих. Юнцы, лет по семнадцать, но много.

Ринулся на них. Расступились. С кем-то крепко стукнулся плечом о плечо.

В спину мне полетели угрозы.

Я не обернулся, и вскоре голоса их затихли далеко позади меня.

За открытой форточкой окна высокого первого этажа лениво шумело застолье, уже выдохшееся, усталое, звенела посуда, нетрезво, громко говорили мужчины, пели на два голоса женщины…

«Куда я спешу? Что я делаю в этом странном городе в эту странную ночь? – мерцали в моем сознании мысли-вопросы. – Неужели именно в нем я родился и всегда, с первого моего вдоха, он был мой город?»

Из переулка выбежал белый пес. Дворняга. Поднял на меня медные глаза и сказал:

– Если ты думаешь, что ты живешь, то ты ошибаешься. Это лишь сон, в котором тебе снится твоя жизнь.

– А ты? – спросил я, уводя взгляд от его глаз. – В тебе жизнь есть, или ты лишь тонкая пустая оболочка? Ударю ногой, исчезнешь, – нащупал в кармане окаменевшую ириску и кинул ему.

Он не стал ее грызть, но за мной увязался, однако вскоре увидел кого-то на другой стороне улицы и бочком, не оборачиваясь, потрусил через дорогу.

Ветер дунул.

Откуда?

И с такой силой!

Пронесся мимо…

Опять налетел!

Небо пришло в движение.

Рыхлая мгла туч лопнула. В черных дырах зашевелились звезды.

– Стой! – заорал я, увидев легковой автомобиль такси.

И опять все для меня переменилось.

В который раз за этот день, вечер, ночь!

Опять разворачивались фасады домов, проносились мимо конные статуи царей, вспыхивали в отраженных лучах алые флаги…

«Какая глупая история приключилась со мной сегодня! Какая нелепая! – размышлял я, глядя в окно автомобиля. – На всю жизнь запомню черные купола над городом. Будут мешать. Будут сниться. Но запомню».

Безлюден был темный парк.

Свет фонарей покачивался меж деревьев.

Мокрая земля вспыхивала вокруг меня мелким раздробленным блеском.

Ветер разгулялся не на шутку. Под мутной высью ночного неба быстро летели белые облака. И двукрылое здание Травматологического института с редкими горящими окнами, занавешенными марлей, с многостекольчатым голубым окном операционной, как чудовище, наплывало на меня из темноты парка вместе с чугунными деревьями и сплошным серым забором.

Двумя руками я надавил на створку деревянных ворот, и она со скрипом отплыла от меня ровно настолько, чтобы можно было протиснуться боком.

Я пересек дворик и через проем отворенной настежь двери вошел в котельную.

Неживое тепло работающей техники дохнуло в меня запахом намагниченного воздуха. Мрачно гудели котлы, звенели и чавкали насосы, шумел вентилятор, но даже сквозь все эти звуки был слышен громкий красивый человеческий голос: