Александр Есаулов - БДЫЩ!

…она вышла замуж и вычеркнула меня из своей жизни и памяти. И я пытался потом уже, осознав собственную тупость, порадоваться за нее, но не смог. Когда я вспоминаю ее, мне кажется, что я наливаю в стакан одновременно ненависть, раздражение и признание того факта, что, если она позовет, я все брошу и приеду. Плач ситуации в том, что она не позовет. А я, поиграв в мужество и героизм, спрятался, как покусанный щенок, притворяясь, что все так и должно быть.

Женщины в один голос говорят, что я омерзителен. И если совсем недавно я лишь парировал, что у меня сложный характер, то недавно, когда моя стародавняя знакомая, красивая и умная девушка сказала: «Нет, Саша. У тебя не сложный характер. Ты просто гандон. И ведешь себя с женщинами, как гандон», я даже не обиделся. Ведь так и есть. Пока что – так и есть. И пора бы уже прекращать объяснять все сложным характером.

Скамейка была мокрой, грязной, абсолютно затерянной в парке на Никитской. Я сидел в сквере, держась за голову руками, весь покрытый мелкими колючими каплями дождя, кутаясь в куцую кожаную куртку, я ежился, чтобы холодная вода не стекала мне по голой спине под футболкой. Я смотрел, как она пьет кофе за стеклом огромной витрины кафе, улыбаясь кому-то мне невидимому. Улыбаясь так, как мне всего год назад. Касаясь кого-то невидимого рукой. А я смотрел, играя желваками, и больше всего хотел войти, сломать этому невидимому нос своим лбом, заливаясь его кровью, и в таком виде вот и доказать ей, что она выбрала не того. Но вспоминая собственное чувство омерзения от своих поступков, от игры в хладнокровного одиночку, я понимаю: «Саша, ты просто гандон». Поэтому я сплюнул и пошел в сторону метро.

– Ахахаха, – она прямо аж давилась смехом. – Ты смешной. Давно так не смеялась!

Она призывно смотрит на меня темными глазами из-под постоянно падающей на глаза челки. «Женщину нужно все время смешить, иначе она заскучает и уйдет». Кажется, это из Покровского, но я могу ошибаться. Эту истину я усвоил навсегда. Поэтому, чередуя свои на грани приличия шутки с саркастичными замечаниями, я прекрасно держу на своем лице маску веселого молодого парня чуть за тридцать. Я улыбаюсь, доливая ей вино, и ковыряю вилкой пресный салат.

Мы сидим в модном московском ресторане, и я окружен своими близнецами. Парни молоды и подтянуты. Девушки в вечерних платьях, на высоких каблуках. У всех расширенные от удовольствия собственной значимости зрачки. Все белозубо смеются, пьют жадными глотками. Меня окружают запахи женской туалетной воды, сдобренной феромонами, я чуть возбужден и местом, и ситуацией. А еще больше – глубоким декольте своей спутницы, которая без стеснения демонстрирует отсутствие нижнего белья, что меня завораживает. Она уже сильно выпила, смех ее все громче, но он теряется в общем гуле ресторана. Глазки у нее стали уже совсем масляными. Она уже касается края платья, делая свое декольте все более вызывающим. Внезапно что-то перещелкивает, и я вижу себя со стороны. Уже не такого молодого, одинокого, уставшего себя. Вымучивающего из-под своего камуфляжа радости смешные шутки. Я ли это? Кризис осознанности обвалился на меня, как гранитная плита питерской набережной.

Улыбка остается натянутой на мое лицо., но я уже не слышу ее. Я вдруг понимаю, что знаю, чем кончится эта ночь. Я представляю с утра ее в своем номере отеля, уже без платья, с размазанной по лицу косметикой. Конечно, возможно, наверное, все не так. Но именно этот образ запаха пьяного секса и пота, скомканных простыней, разбросанной вокруг одежды, все это убивает сексуальность момента. Она касается моей руки, видимо, лицо мое помрачнело. Я улыбаюсь и, извинившись, иду в туалет.

Раз за разом обмывая себе лицо холодной водой, я смотрю на свое отражение в гигантском чуть затемненном зеркале. Лицо, сбросив маску, становится уставшим и некрасивым. Щетина кажется не элементом стиля, а простой неряшливостью. Круги под глазами, высохшие губы, морщины на лбу, а мне всего тридцать два.

Музыка грохочет, смех все громче, вечер переходит в стадию, когда девушки уже сбрасывают с себя туфельки, а кавалеры закатывают рукава рубашек и переходят к активной стадии ухаживания. Злость заполняет меня как яд гадюки. Я закипаю от того, что мне все это надоело, забыв, что я сам пришел сюда. Сам привел эту девчонку, склеив ее за день до этого в аэропорту. Я застрял в Москве вместо того, чтобы быть с сыновьями. Я вспоминаю лица детей, легко вызывая их в памяти и понимаю, что сейчас я бы уже спал в соседней от них комнате. Эта мысль самоуничижения приводит меня в самую настоящую ярость. Я сплевываю в раковину, сцеживаю «блять» вслух. Рядом со мной высокого роста парень лет тридцати пяти аккуратно расчесывает пробор на голове. Со стороны он выглядит как халдей царской России. «Чего изволите?». На нем рубашка навыпуск, и, мне кажется, для полноты образа сельского запевалы не хватает баяна. Он уже некоторое время, видимо, наблюдает за моим лицом, застывшим на его отражении, и подмигивает мне.

– Прихватило, старик? – он снова подмигивает мне. – Осве-жишься?

Он делает характерное движение ноздрями, словно снюхивая дорожку.

– Нет, – я продолжаю смотреть на него, – нет, спасибо. Мир против наркотиков.

Он жизнерадостно гогочет, не отрываясь от расчески и выверяя пробор чуть ли не по миллиметрам. Злость на самого себя накатывает волнами, гнетет меня. Я понимаю, что сейчас сорвусь. Я знаю, чем это закончится. Знаю, что сейчас это выплеснется в виде неоправданной грубости на окружающий меня мир. Только в злости я вижу себя настоящим. Отрешенным. Все это уныние не для меня, решаю я, и в момент, когда он приближает лицо к зеркалу максимально близко, продолжая насиловать свой пробор, я сильно толкаю его в затылок, приложив лбом прямо в зеркало, которое тут же покрывается паутиной трещин. Осколки вываливаются в раковину. Он сползает на колени и, смешно ковыляя ногами, пытается подняться. Кровь льется по лбу, заливает ему глаза, и в этот момент в туалет влетает охрана. Видимо, где-то камера. Меня начинают бить.

Я продираю глаза и понимаю, что упираюсь лбом в стекло мчащегося автомобиля. В кармане разрывается телефон, я как эпилептик собираю с подбородка слюну и, промаргиваясь, смотрю в окно. Бескрайняя пустыня Долины Смерти окружает нас. Монотонно желтый слепящий пейзаж, где не за что зацепиться взглядом, бескрайний, с шипящим яростным зноем солнцем. Я чувствую ее взгляд украдкой. Машину она ведет уверенно, это я уже понял, и она смотрит на меня, чуть скосив взгляд. Я чувствую, что она улыбается этой своей дразнящей улыбкой, чуть вздернув нетронутые изъяном губы. Я не могу скрыть восторга от мысли о том, что вот я сплю в машине, мчащейся на Восток, с ней. Я мог бы завилять хвостом, но я же мужчина. Я долго креплюсь, но проходит секунда, я уже утыкаюсь ей в ухо, в шею, отрываю ее от руля. Она смеется тем самым смехом, который я никогда не смогу описать словами. Она целует меня, когда я подставляю щеки, губы, затылок. Я слышу запах ее духов, чего-то легкого, и мне ничего не нужно больше, я отпускаю все свои беды и обиды.