Лилия Шевченко - Имена. Часть первая

В помощники был приглашен бывший возлюбленный Марии и сосед по совместительству – Иван Мефодьевич Дырка.

Доска была давно знакома с Дыркой. Когда-то она его сильно любила, но замуж он не позвал из-за её подлого, проститутского прошлого.

Но жить вместе с ней он вполне мог, и её прошлое ему ничуть не мешало, особенно, когда она прилично зарабатывала, и он мог себе позволить никогда не работать и часто болеть алкоголизмом на полную катушку.

Но рано или поздно восстребованность услуг Марии прекратилась, деньги иссякли, и парочке пришлось ввиду таких серьезных внезапно возникших обстоятельств, расстаться и разъехаться в разные углы своей комнаты в общежитии.

Никто из них уже не мог вспомнить, кто из них двоих получил эту комнату в пятнадцать метров в двухэтажном деревянном общежитии коридорного типа с водой в колонке на улице и туалетом на той же улице, но с печкой в комнате.

А, что? Затопил печечьку, когда есть дрова и тёпленько. И приготовить тут же можно. И воды нагреть, чтобы постирать вещички и в этой же воде помыться. Или наоборот.

Иван Мефодьевич всегда слыл страшно интеллигентным совестливым человеком, он никогда ни за кем не подглядывал, он всю свою жизнь только подслушивал, а потом докладывал, куда следует. Там они с Машей и познакомились.

Именно его непревзойденная совесть и не позволила ему жениться, на павшей, на самое панельное дно, проститутке. Но жить всю жизнь на её содержании он вполне мог. Просто жить на падшие деньги и быть падшим, он считал это двумя большими разницами.

Итак, они вдвоем двумя руками взялись за порученное Марии дело. Точнее будет сказать, тремя руками. Правая рука у Ивана Мефодьевича была временно нетрудоспособна.

Однажды к Эросу пришла за советом на консультацию одна молодая женщина и спрашивает:

– Что нам делать с нашим мальчиком? Какое имя ему выбрать? У моего мужа, папы сына, такое имя, такое имя…. Нашего папу его родители таким именем назвали, таким именем, что даже стыдно произносить.

– Милочка, а вы, не стесняйтесь. Как врачу, всё что есть, как на духу! Как врачу, мне можно говорить обо всем. Так как зовут вашего папу?

Женщина, стыдливо опустив глаза, произнесла:

– Телефон.

Эрос недоумевающе спросил:

– Что значит «телефон»? Я, кажется, спросил, как его зовут?

– Вот я и говорю, что его зовут Телефон. Его родители, то есть родители моего мужа, назвали своего ребенка, то есть моего мужа в честь покупки ими первого телефонного аппарата. Эрос Скупердоныч, вы сможете нам чем-нибудь помочь? Я в таком отчаянии!

Эрос минуту стоял, открывши рот, не зная, что ей ответить. Но быстро пришедши в себя, предложил даме:

– Не отчаивайтесь, не надо! Присядьте, милая! Так ничего же страшного, дорогая! Ничего страшного! Изумительно прекрасное имя и прекрасно звучит. Я тут подумал и знаете, что? А вы возьмите-ка и своего сына так же назовите Телефоном. А, что, в конце концов, Телефон Телефонович – это же прекрасно! Прямо, как Полиграф Полиграфович. Да даже, в конце концов, если у Вас еще и дочка вдруг будет, то и ее можно будет назвать Телефоной. А, что? Телефона Телефоновна – это же прекрасно! И главное, как прогрессивно звучит! И прямо в одну ногу с нашим временем! Идиотским надо было бы сказать временем, но куда из него деваться?! Таким образом, милая, с этим выбранным вами именем, вы смело продолжите славную семейную традицию и сохраните такое чуднОе имя. А имя, имя оно живет, когда оно звучит! Дорогая, вы же наша хранительница редчайших имён! Честь и слава вам в веках! Уважаю!

После произнесенной с большим воодушевлением речи, Эрос, смахнув сбившийся на глаза, чубчик, схватил даму за маленькую ручку и с благоговением приблизил к своим губам, для поцелуя.

Молодая женщина незамедлительно вырвала свою руку из профессорских «клещней», но пламенная речь академика произвела на её мозг потрясающее действие.

Посетительница, радостно и согласно закивав, насыпала в руку академику полную пригоршню мелочи с предложением пересчитать её. Дружески и с благодарностью, чмокнув профессора в щеку, она побежала к выходу.

Академик был очень доволен и счастлив. И угодил, и заработал, сильно не напрягаясь. Вот всегда бы так! Но не тут-то было.

В это время в коридор из открытых настежь дверей вваливался еще один посетитель. Им была женщина наигромаднейших размеров. Огромный букет алых роз был вплетен в её белокурый парик и прекрасно отвлекал взгляд от её толстомордой, толстомясой и красномордой физиономии.

Дама, оглядываясь по сторонам, на несколько мгновений приостановила движение своего бронетела и поитересовалась:

– Ты, акадэмик?

– Я.

– Куда?

– Сюда.

Вокруг её необъятной фигуры на полу валялись лепестки несчастных алых роз. Она так и промаршировала по ним, навстречу к академику, своей безжалостной к растерзанным лепесточкам, тяжёлой поступью гренадёра. И категорически не выговаривая букву «р» в словах, обратилась к консультанту:

– Так, голубчик, коготко и ясно изъясняю обстановку на фгонте.

– Прстите, на где?

– На там! Не сметь меня пегебивать! – рявкнула на него дама бархатным баритоном и продолжила:

– На нашем семейном фгонте обстановка такова. Нами гОжден гебёнок. Сын. Тгебуется имя. Да такое! Такое! Чтобы совсем! Вот чтобы совсем! Смогёте, акадэмик, пгедоставить нам такое имя, а?

Кому и зачем, и самое главное, как это, чтобы совсем, академик пока решил у неё не спрашивать. Галантным движением руки он пригласил даму к себе на кухню в кабинет.

В комнаты пройти было нельзя. В одной – основательно поднагадили вовремя «невыгулянные», Владимир Ильич с Надеждой. Растаскали и размазали всю эту беду по полу.

А в спальне спала пьяная академическая жена – Ева Колготкина, молодая особа, когда-то страстно, сразу же при первом знакомстве любимая молодящимся академиком. А теперь люто ненавидимая Эросом за….? За что он и сам пока не знал. Лютая ненависть нахлынула на него так же скоропостижно, как и накрыла с головой его поздняя лютая любовь.

Одним словом в жилище светилы везде и повсюду был ремонт, поэтому кухня временно играла роль кабинета. А я, сказать по секрету, до сих пор не определила точное количество комнат, поэтому срочно затеяла ремонт. После его окончания, может быть, и определюсь окончательно с количеством комнат в профессорской квартире. Или пусть уже будет столько комнат, сколько кому захочется вообразить. Профессор Эрос или не профессор, в конце-то концов!?

– Присаживайтесь, душечка, на стульчик!

Душечка, глянула суровым, оценивающим взглядом, на предложенную ей под зад хлипкую табуретёнку. И без лишних слов, садится на неё, отказалась. Оглядев кухню, она решительно направилась к любимому профессорскому диванчику и с размахом плюхнулась на него. Эрос невольно зажмурился, ожидая краха его любимой меблишки, но она стойко выдержала падение туши на её натруженную, старенькую спинку.