Татьяна Щербина - Антропологические путешествия

Глаз жителей Старого города, которых называют «крепостные», поскольку внутри крепости, не замечает ковровых посланий на фоне «халвы», а выходя из крепостных ворот – ликует при виде бутиков всех дорогих брендов мира. Всех до единого – это нынешний гордый фасад Баку. Бутики – не для того, чтоб в них покупать (они – как говорят бакинцы – «для лохов»), а чтоб чувствовать себя мировой столицей. Символ Баку – Девичья башня, сооружение невиданной формы, никто не знает, что эта конструкция означает и когда и кем была возведена. То ли в I веке, то ли в XII. Она, как и Дворец Ширваншахов, занесена в 2003 году в список объектов мирового наследия ЮНЕСКО, находящихся под угрозой. Еще раз удивляюсь, как при варварском обращении с архитектурой азербайджанцы сохранили древнюю тайнопись ковров. Я себе один прикупила, притащила в дом кусок подлинной истории, которую бесконечно фальсифицируют словами.

Главное достоинство бакинских женщин – уметь делать мелкую дюшбару, то есть минипельмени. В идеале в столовой ложке должно уместиться десять штук. Когда родители жениха приходят знакомиться с невестой, она должна приготовить дюшбару, и каков будет размер пельмешек, такова ей и цена. Это, конечно, не касается интеллигенции, которая живет по московским меркам. Мне довелось пообщаться с азербайджанцем-демиургом, Рустамом Ибрагимбековым [1] Автор сценариев к фильмам «Белое солнце пустыни», «Утомленные солнцем», «Восток-Запад» и т. д. *. Он засадил 50 гектаров виноградников и начал делать вино, так что скоро можно ожидать достойных азербайджанских вин. И еще создал в Баку киношколу. А все, к чему прикасается этот человек, плодоносит. Мы сидели в Центре современного искусства, который открыл академик живописи Фархад Халилов, художник с мировой известностью, с ним и с Рустамом, под его новое вино, но мне казалось, что это «общечеловеческое» лицо Баку скоро перестанет быть видимым в нефтяных парах страны Гейдара Алиевича.

Приземлились мы в Нанте и сразу же отправились в Ренн, столицу Бретани. История с этими двумя столицами весьма запутанная: Нант как-никак много веков был столицей Бретанского герцогства, а потом региона Франции Бретань, но в 1963 году его взяли и приписали к другому региону – Стране Луары. Бывают же страны и народы с «трудной судьбой», Бретань – из них. Потому в ней столь развит национализм и сепаратизм: жизнь в ощущении, что бесконечно что-то отнимают. Сперва армориканцев – как тогда звались бретонцы – победил и приписал к Риму Юлий Цезарь, потом они сражались с бриттами, англами и саксами, близко же: Великая Британия через пролив, Король Артур один на двоих, а они – не британцы, а бретонцы (по-французски слово одно, Grande Bretagne и просто Bretagne, а жители зовутся по-разному: те – britanniques, а эти – bretons), и язык бретонский вовсе не похож на английский. Дальше их поглотила нежная Франция, а у бретонцев-то – никакой нежности! 4/5 суши окружено суровым океаном, леса, болота, пираты-корсары, крепости, блины, сидр и кальвадос. Но ладно уж, смирились за века с французской короной – поначалу-то и вовсе Анну Бретонскую сделали королевой Франции, а больше бретонцев к трону не подпускали. Злоключений – не счесть, в самые недавние времена – знаменитую гору Сан-Мишель отобрали, раньше они делили ее с Нормандией, поскольку граница регионов шла по реке: отлив – Сан-Мишель в Бретани, прилив – у норманнов.

Административное неудобство решилось в пользу соседей-соперников, а отъем Нанта и вовсе привел бретонцев в ярость. Не всех: тем, кто чувствует себя просто французами – все равно, где проходят внутренние границы. Среди жителей Нанта многие относятся к бретонцам свысока: мол, и в старые времена в Нанте говорили по-французски, а бретонцев из глубинки звали сюда как гастарбайтеров. Кто адаптировался – стал французом, а «деревенщина» вернулась туда, где изъяснялись по-бретонски (в Нижней Бретани) или на галло (в Верхней). Бретонский язык – диалект кельтского, галло – латыни. И еще такая разница: в Нижней Бретани говорят «сладкий блин» и «соленый блин», а в Верхней «блин (crepe)» – это сладкий из пшеничной муки, а galette – из гречневой, который наполняется всяким мясным-рыбным. Одна галета – полноценный обед. Блинные в Бретани на каждом шагу, тут все уверены, что блинчики – их национальное изобретение. Русские blynis (дрожжевые, которые пекут на Масленицу) – совсем другое. Crepes – это попросту блинчики.

Бретонский национальный напиток – сидр. Мы поехали в музей сидра – он неподалеку от горы Сан-Мишель, там выставлены старинные перегонные аппараты и рассказано, как происходила эволюция яблок. Будто бы им два миллиона лет, и сперва они были травой, постепенно матерели, став низкорослым кустарником с яблочками 15–20 мм в диаметре и ядовитыми косточками, а уж только потом превратились в настоящие яблони, чтоб радовать подоспевшего на тот же этаж эволюции homo sapiens. У Саши, с которым мы осваивали Бретань, в музее родилась теория: сахар превращается в спирт, виноград слаще, поэтому градус у вина больше, чем у яблочного сидра. Может, это и так известно, но вот что нам пояснили в блинной: сладкий сидр (cidre doux) – это молодой сидр, в нем 2 градуса, чем дольше он хранится в бочке, тем становится суше и крепче, полусухой – 4,5 градуса, столько же и брют – это максимальное содержание алкоголя, который могут дать яблоки. А уж дальше сидр перегоняют в кальвадос, но главное, что и сидра, и кальвадоса, и самих яблок у соседей-нормандцев не меньше, чем у бретонцев. Зато устриц и вообще морепродуктов в Бретани – полмира можно накормить. Мы ужинаем в морском ресторане в Сан-Мало. Приносят поднос морепродуктов и набор инструментов. Я мучаюсь со щипцами, пытаясь добыть мясо из краба. «У краба правда в ногах», – говорю Саше, а он, легко управляясь с креветками, отвечает: «А у креветок – в жопе». Закончив сражение с панцирями и раковинами, смотрю на белую скатерть, где стояла моя тарелка – сразу видно, что она была полем боя, вся в панцирных останках. «Здесь сидел поросенок», – говорю я смущенно. – «Морская свинка», – уточняет Саша.

Ресторан назывался Porte de St-Pierre, потому что расположен у одноименных ворот в крепость. Сан-Мало – остров-крепость: здесь жили корсары, отличавшиеся от пиратов тем, что завоевывали земли и богатства не для себя, а для французской короны, и не черт-те-как завоевывали и грабили, а по правилам. Тем не менее, в сувенирных лавках Сан-Мало ложечки, кружки, футболки и прочие туристические трофеи продаются с изображением типичного пирата с черной повязкой на глазу. На мои расспросы местные жители не могли дать вразумительного ответа: чем отличались корсары от пиратов, с кем они воевали, от кого оборонялись в крепости, а вот про французского Колубма, первооткрывателя Канады (отчего часть ее, провинция Квебек, и стала франкоязычной) можно узнать легко. Памятник, на нем написано: Жак Картье, в 1535 открыл Канаду. Малуанец был Картье, а у Сан-Мало даже девиз такой: «Я не француз, я не бретонец, я малуанец». Богат был город – не всё ж корсары короне отдавали, себя не забывали – и славен. Тем, что за много веков никому не удалось взять их крепость – корсары были грозой не только на море, но и на суше. И неудивительно, что французский романтизм зародился тоже в Сан-Мало, «отцом» его считается малуанец Франсуа-Рене де Шатобриан. Вот несколько цитат из него, не утративших актуальности, надо заметить: