Сергей Курган - Артисты и клоуны. Роман

– А че, вчера трезвый был что ль?

– Ты, правда, Мария, чего к Илье привязалась? – подает реплику Дед.

– А ты помолчал бы, немила харя, тебе-то он тоже наливат, глаза б не видели.

– Ну, чего разошлась, подумаешь, какое дело! Мужик с работы, устал. Что, он выпить каплюшку не может? Ох, Мария, и чего ты такая злая? Ну, выпили самую малость.

– Малость? Две «чекушки»? С утра уж зенки-то налил, а потом еще добавил. Мало тебе! Ему-то чего – он двужильный. А ты? – Бабка делает отмашку рукой.

Дед, крякнув с досадой, выходит.

И в этот момент – совершенно неожиданно – входит Вова. Бабка всё утро поджидала его, всё время была начеку, и надо же! Как раз когда она на минуту забыла об этом, ребенок пришел. Заболтали ее эти немилы хари!

Двадцатичетырехлетний «ребенок» явно не в настроении – он недоволен и сильно раздражен.

Бабка, всплескивая руками – что у нее предвещает очередной приступ активности, начинает бурно суетиться:

– Ой, Вова! Садись скорей, я сейчас яйцо сварю, а пока бутерброды поешь.

– Бу-тер-броды… – произносит Вова, кусая ногти, с выражением вселенской скорби и одновременно бесконечного сарказма. – А цианистый калий у тебя есть?

– Какой такой калий? Нету. – Бабка обеспокоенно оборачивается к дочери: – Ирин, а где его взять? Я сегодня на базар иду.

– Мам, это не еда, – объясняет Мать, – это Вова так шутит.

Она подходит к сыну и, гладя его по голове, успокаивающе говорит:

– Не переживай, все пройдет, воспоминания только и останутся.

– Как это не переживай? – взвивается он. – Она ушла, понимаешь, она ушла?

– Вернется, все будет хорошо.

– И почему я маленьким не умер? – произносит Вова, глядя в бесконечность. Жизнь разбита, всё кончено…

Но Мать, увы, не может себе позволить и дальше предаваться с Вовой мировой скорби – у нее, на минуточку, есть еще дела…

– Мам, вот тебе деньги на продукты, – возвращается она к прозе жизни. – Я в буфет на работе зайду, если будут сырочки, то возьму. Давид должен привезти 20 кг капусты. Пусть на балконе поставят, потом разберемся. Все я пошла.

И с этими словами она уходит.

А в кухне «продолжается бой»: Сережа стоически пытается доесть «солдатиков». Но силы и терпение его уже на исходе. Ему кажется, что больше от него уже просто невозможно требовать. Но Бабка, преданная своему долгу кормления до полной победы, непреклонна:

– Ты должен доесть до конца, – говорит она ему. – Че осталось, надо доесть – это твоя сила!

Сережа любит бабушку, но как же она назойлива! Что с ней делать?

– Я уже наелся, – объясняет он. – Больше не хочу. И вообще, я ничего не хочу, совсем ничего.

– Хошь-не хошь, а кушать надо! Совсем худой будешь – помрешь! – она в ужасе спохватывается. – Ой! Да че я тако говорю-то, дура старая? Доедай, доедай. Один генерал остался.

– Я не хочу есть генерала, и вообще, зачем их есть?

– А чего ты хочешь?

– Я не знаю… Селедку и водку.

– Наверное, это вкусно, – думает он, вспоминая, как Отец недавно, когда у них были гости, сказал: «Водка и селедка – это гениально! И просто, как всё гениальное…». А эти «солдатики»… Сережа не хочет произносить плохое слово – даже мысленно, но оно так и крутится в сознании. – Эти бутерброды, – продолжает он свою мысль, – они, как вата, никакого вкуса!

– Сорок человек на сундук мертвеца, и бутылка рома, – глядя на брата, иронически комментирует Вова это «меню».

Этого Бабка не понимает, но водка… Только этого и не хватало!

– Батюшки! – восклицает она, обращаясь к Сереже, – Водку не надо тебе. Это така дрянь. А селедку я те приготовлю.

– Марусь! – произносит Вова (так он, а вслед за ним и Саша, любят называть Бабку) – Слышь, Марусь! А мне приготовь яду змеиного. Чай, есть у тебя.

В этот момент его прорывает, и он ревет в голос:

– Не могу я больше! Почему всякие говноеды все могут иметь, а мне нельзя?

– Да ты че, Вова? Плюнь ты на девку эту!

– Ты опупела, да? Я его… Нет, я себя…. – он сжимает кулаки.

Бабка не совсем понимает. Она обеспокоена, и даже напугана. Просительным тоном она обращается к внуку:

– Ты бы яичко съел.

– Отстаньте от меня! Яичко! Ха-ха-ха! – Вова начинает истерически хохотать, – Я неправильно сделанный? Я зеленого цвета, да? Он с ней спит, а я яичко ем. … Гляжу – артист! Подхожу ближе – клоун!

– Яйцо-то холодное будет.

– Яйца полезны для здоровья! Кушайте яйца! – с воплем Вова швыряет яйцо всмятку в Бабку. Она успевает увернуться. Яйцо разбивается о стекло буфета. Вова в отчаянии убегает из кухни.

Бабка сидит какое-то время молча – в ступоре, а затем – удрученно и в недоумении тихо произносит в пространство:

– И чего я тако сказала?

Ясный зимний день, легкий морозец. Снег искрится на солнце тысячами мелких искорок – словно кто-то рассыпал неисчислимое множество крохотных осколков стекла, так что глазам больно.

Дед и Сережа гуляют. На Деде зимняя шапка- «пирожок», на носу – очки. Из-за пазухи виднеется белая головка «чекушки», засунутой во внутренний карман старого заношенного пальто с меховым воротником, давно «полысевшим» и потерявшим вид. Это пальто он привез еще из Самары. Тьфу ты! Из Куйбышева. Дед вздохнул: как давно он уже не был дома! И побывает ли еще? Это под большим вопросом – здоровье что-то в последнее время стало сдавать.

Сын приходского священника из села Кременки Симбирской губернии, он в свое время учился в духовной семинарии, собираясь пойти по стопам отца – и почти закончил ее. Но тут – 1917 год, большевики… Э-эх, да что говорить! Семинарию закрыли. Дед хотел было поступить в университет – на любимую математику, но он был сыном священника – как там? «Чуждое социальное происхождение» – надо же как завернули! Так и пришлось поступить на курсы бухгалтеров. Бухгалтеры – они всем нужны. -Что-то меня потянуло на воспоминания – расклеиваюсь я, – думает он и усмехается. – Чай, не мемуары писать…

– Дед, а что такое «сутырь»? – неожиданно спрашивает Сережа.

Ну и вопросы он всегда задает! Но настроение сразу поднимается – Дед улыбается, ему становится смешно, и он смеется сиплым прокуренным хохотком.

– А ты где это слыхал-то?

– Это ты говорил: Мария, ты мне сутырь сделай!

– А она чего?

– Кто?

– Мария, – Дед спохватывается: – Тьфу ты! Бабка твоя!

– Она сказала: «Да ну тя, дурень старый! Кто ж его будет есть? Разве ты с Ильей? Нормальны люди такое не едят». Почему она так сказала? Вы что, ненормальные?

Дед смущен, чтобы выиграть время для ответа, закуривает «Беломорину». Молчит. Да и что тут ответишь? Ох Мария! И что за человек? Она не всегда была такая. Или всегда? Да нет, она была лучше. Это от старости, от нездоровья. Сердце у Марии начало серьезно барахлить… Вот в чем дело, – верный себе, Дед старается не думать ни о ком плохо. Но что парню-то сказать?