Георгий Серов - «Убийца Сталина» и другие истории. Рассказы

– Знаешь, Лен, я им, почему-то верю. Они мне всё толково так разъяснили, терапевт начала мне говорить о причинах болезни и я, действительно, вспомнил, как заливался водярой этой, будь она проклята, как левым боком о подоконник у нас в цеху трахнулся. Про боли эти в левом боку вспомнил. И всё у меня на места встало, мозаика сложилась, что ли.

– Что же теперь будет-то, Мишенька? – Начала плакать навзрыд жена. – Как же мы без тебя? Может, квартиру нашу продать да вылечить тебя попытаться на деньги-то вырученные?

– Я вот что подумал, Лена. – Начал Михаил Юрьевич. – К чёрту это лечение. Забыла ты, что ли, как с Оксанкой-то было? Гоняли её по клиникам да по врачам всяким, а толку? Не дай боже, как говорится, у нас в России заболеть чем серьёзным! Суши вёсла, называется. А квартира вам ещё пригодится. Вот.

– А с машиной, с гаражом, с дачей чего делать? – Закинула удочку Елена. Затем, ластясь, спросила:

– На мать с братом, небось, всё перепишешь?

– На тебя всё перепишу, родственников своих упоминать не буду. Всё профукают, спустят в унитаз.

В глазах жены заплясали весёлые огоньки.

– Вот и славненько! Завтречка и составим завещаньице-то вместе. Договорились, Мишенька?

«Мишенька» лишь покорно закивал головой.

– Ой, Сашке-то, Лёвке надо ж сказать. – Запричитала жена.

– Не надо ничего никому говорить. – Твёрдо сказал Михаил Юрьевич. – Слетятся как коршуны со своими бабами, шкуру неубитого медведя делить. Избавь меня от всего этого, Лена!

Жена сбегала в кладовку за бутылкой водки, настрогала, вернувшись, колбаски с сыром на тарелку и, налив водку в стакан, поставила импровизированный ужин на стол.

Через три часа употребления горячительной жидкости, Михаил Юрьевич подзабыл несколько о сегодняшних, первоапрельских треволнениях и начал ластиться к жене. Та, умело сделав вид, что не замечает амурных поползновений подвыпившего мужа, вышла из кухни, бросив через плечо:

– Милый, я постелю тебе в зале, хорошо? Ты, как выпьешь, храпишь как слон.

– М-м-м. – Промычал Михаил Юрьевич, пытаясь сконцентрироваться на люстре, лампочки которой начали размножаться с неимоверной скоростью по мере того, как он, находясь под впечатлением от прошедших событий, заглатывал сорокаградусную из гранёного стакана. – А как же исполнение с-супружеского долга, родная?

– Миша, как ты можешь, с твоей-то болезнью! – С укоризной покачала головой жена.

– А чего такого-то? Что с моей болезнью?

– У тебя должна быть депрессия. – Продолжила Елена. – Кстати, онкология не заразна?

– У меня нет депрессии! – Пьяно воззрился на холодильник Михаил Юрьевич, поскольку множащиеся лампочки его достали. – Я не знаю, наверное, я не заразный.

– А ты откуда знаешь, спрашивал у врачей?

– Н-нет. – Уже менее уверенно протянул Мартынов.

– Иди, спи уже. Поздно.

Михаил Юрьевич, нагруженный водкой по самые брови, медленно поднялся из-за стола и направился, меряя шагами коридор, как матрос вышагивает по палубе во время качки, в залу. Грохнувшись с размаху на диван, он немедленно впал в спячку, оглушая соседей своим богатырским храпом.

Жена его, Елена, тем временем стала строить планы на жизнь свою без мужа, поскольку таковому, как выяснилось в ходе его возлияния, жить оставалось месяца три, от силы.

– Он же, ведь, фотографией у меня увлекается. Может, устроить персональную фотовыставку? – Всхлипывая, думала она. – А лучше, может, выпустить альбом фоторабот?

Надумавшись вдоволь, Лена только уснула крепким сном, как вдруг была разбужена, почувствовав, что что-то тяжёлое неловко приземлилось на её постель, больно ударив в бедро. Это был Михаил Юрьевич. Дыша смрадом перегара и роняя пьяные слёзы на простыню, он бормотал:

– А ведь виноват я перед тобой, Ленусик!

– Что такое? Что случилось? – Вскочила от неожиданности Елена. – Чем виноват?

– Ведь неверен тебе я был. – Продолжал пьяные излияния муж. – Была у меня одна… проститутка, как оказалось. Наськой звали, зовут, то есть.

– А-а! Это та рыжая кобыла, что мы то на рынке встречали, то на улице. – Догадалась Лена, добавив злорадно. – Я ещё смотрю, она глазищами своими паскудными меня с ног до головы осматривает презрительно так. У-у, шаболда!

– Ну да, она самая. – Брызгая слюной, подтвердил Михаил Юрьевич. – Ты простишь меня, родная моя?

Елена Николаевна поднялась с постели и, тихонько так, сказала:

– Конечно я прощаю тебя, Мишенька. Давай проспись, утро вечера мудренее. Завтра завещаньице составим и будет думать, как нам быть.

– С-с-спасибо, любимая! – Обливая горячими слезами подол жёниной сатиновой ночнушки, провыл Мартынов.

– Иди, иди, милый, отдохнуть тебе надо. – Побледнев внезапно, сказала Елена.

***

Продрав слипшиеся веки Михаил Юрьевич мучительно вспоминал, каким образом он оказался лежащим на продавленном диване в тёмной зале своей квартиры, а вспомнив, взвыл, кусая зубами углы слежавшейся подушки. К боли телесной прибавилась ещё и невыносимая боль души.

Послышались шаги, приближавшиеся со стороны кухни.

– Ну что милый, продрал зенки? – Участливо поинтересовалась жена. – Вот, выпей, легче станет.

Она поднесла к его иссохшим губам гранёный стакан, наполненный до половины прозрачной, пахнущей сивухой, жидкостью.

– Водка? – Успел спросить он удивлённо.

– Водка, водка!

Михаил Юрьевич вне себя от изумления, поднял брови и выпил стакан до дна.

– Вот и огурчик тебе на закусь. – Ласково прошептав, засунула жена крепко посоленный огурчик ему в рот.

– Хо! Давно бы так.

– Давно бы, давно. – Покачала утвердительно головой Лена. – К нотариусу пойдём?

– С радостью, милая. – Вскочил с дивана Михаил Юрьевич.

Сходив к нотариусу со звучной фамилией Замышляев и оформив завещание, супруги вернулись домой и Лена стала собирать мужнины пожитки в сумку.

– Э-эй, Лен! Ты чего делаешь?

– Барахло твоё собираю. – Спокойно промолвила жена.

– Ты меня выгоняешь? Куда? – Спросил Михаил Юрьевич. Затем, догадавшись, что действия жены обусловлены вчерашним его откровением, добавил. – Это из-за шлюхи той, Настьки? Ты ж меня простила, сама ж говорила?

– Я тебе сказала, что простила – пожалела тебя, дурня. – Так же тихо продолжала Лена. – Да только измена твоя – конец нашего брака, который и до вчерашнего-то на привычке только держался.

Жена села на стул и, оперевшись локтями на стол, положила лоб на ладони, смотря на испещрённую царапинами поверхность деревянной столешницы. Вид её говорил о невыносимой печали, носимой в сердце.

Михаил Юрьевич медленно опустился на стул рядом с женой и затрясся от глухих рыданий.

– Прости меня, прости, родная! – Протянул он было руку к Лене, но та, почувствовав лёгкое прикосновение руки мужа, резко отпрянула.