Валерий Осинский - Русский излом

– Один намордник чего стоит! Без него в автобус не сажали!

К середине лета натаскали собаку. Под вечер Кузнецов впервые пошел с Филей. По лощине вдоль ручья выбрался на возвышенность к звенящим взмахам косы. Поодаль услышал насмешливый оклик:

– Здорово, Паниковский! Волков пугаешь? – По шороху травы пилот угадал, косарь отер полотно. – Не оступись, тут кочки. Очки понтовитые! Зданешь!

– Привет! – Кузнецов тылом руки промокнул лоб. – Городской?

– По разговору угадал? Да уж, городские на селе по гроб – дачники! Перекурим, сосед, если ты дела сделал? Где взял такого Белого Джим дай на счастье лапу мне? Друг человеку одному, а другому враг? А?

Пес басовито рявкнул и повилял хвостом.

Присели. Скошенная трава кружила голову ядреным духом. Филя улегся у ног хозяина, положил морду на лапы, и вздохнул. Косарь назвался Леней Молотковым. От него слегка тянуло самогоном. У обоих оказалась «Прима».

Это был мосластый светловолосый мужик лет сорока. На селе его звали Жердь. На лице этого балагура смеялись только ноздри. Глаза же между припухших век смотрели цепко, как два умных зверька.

– Где это тебя так? – спросил Леня.

– В горах шмели покусали.

Леня хмыкнул.

– Ловко ты картошку сажал! Мы с Серегой, егерем, засмотрелись! – одобрил он. Кузнецов вспомнил: Денис по ряду отца ставил колышки на равном расстоянии, тот копал по отметине, кидали «семена», и засыпали.

– Не поздно? – спросил Кузнецов.

– Нормально. Зима студеная была. Земля промерзла. В деревне перед вами за неделю отсеялись. Да ты не трусь. Осенью, когда совхозное поле уберут, сопрешь картохи сколько надо. Сторож свой, дед Илья! За магарыч в избу тебе мешок притащит. Только зря все это!

– Что зря?

– Зря приехал! На вид, вроде, не дурак! А сюда либо дураки, либо безрукие приезжают! Земле ныне по фиг, кто ее насилует! – в голосе Лени звучала досада. – Читал Андрюху Климентова? У него там на русскую деревеньку всем насрать! Могила лаптям, она и через сто лет могила!

– Ну, а ты дурак или безрукий?

– Я то? Дурак! На останки своей детской родины прибыл посмотреть. Домовину матери раскопал, а она вся сгнила.

– Не понял.

– Тебе, Коля, со зрением повезло, а то бы видел, в Бобрах окна в крайних избах досками зашиты. Я тут третий год вэвэпэ удваиваю. Прокормиться можно. А на что барахло купить? У городского рынка братки кровавыми соплями встречают. Нам еще с участковым повезло. А у других еще и без справки от ветеринара хрен вывезешь мясо! Если не сбежишь, узнаешь! Еще в кусочки сходишь! Крестьяне раньше в голодные годы у крестьян побирались!

– Да бежать-то некуда!

– Квартиру в городе продал? Ну и дважды дурак!

– Егерь, это который на «Уазе»? – перевел на другое пилот.

– Ага. Ты в моторе его «козла» копался. Говорит, доломал! Шучу! Хвалил тебя. С его слов, прямо, слепой музыкант!

Своим новым «зрением» Кузнецов «видел» людей в цвете. Точнее это были воспоминания о радужном свечении. Он впитывал невидимые волны человека, и, когда в реабилитационном центре добился гармонии цвета и ощущения формы – успокоился. Человек обозревает мир вокруг. А дальше лишь ощущает пространство. Кузнецов расцвечивал поступки людей через ощущение правоты, либо неправды. Терпеливо учился видеть заново.

За хмельной прямотой Лени пилот угадал замутненный песком родник, весело шумящий меж камнями. Такой легок в дружбе. Иное – Миронов, егерь. Эдакую скотину, падкую на дармовую выпивку, дорогие сигареты и свеженькие анекдоты Кузнецову случалось встречать. Изворотливые и нахрапистые холуи эти известны людям. Серый цвет с зеленым отливом, как жирная навозная муха. Вошел на двор не спеша, приглядываясь, какого калибра человек поселился в их краях, крепко ли на ногах стоит. Не раз проезжал мимо брошенного хутора. Теперь, двор, некогда поросший сорняками, вычищен, земля взрыхлена и размечена под грядки. Штакетник отремонтирован, взамен прогнивших и завалившихся столбов стоят новые. От ворот ровная дорожка посыпана речным песком, и по краям выложена гладкими валунами. Новые ставни с резными петухами для гармонии с верховным петухом на крыше. Да и на крыше в некогда худых местах жестяные заплаты играют в переглядки с солнцем. Гнилые причелины заменены на тесаное дерево. Навес над крыльцом на свежих сосновых столбах, пахнущих смолой. И даже сколочен собачий дворец у сарая.

Но что-то в работе было не так. Взгляд цеплялся за промахи. «Халтура!» В некоторых местах штакетины были прихвачены слабо, будто делала женщина, рассыпаны то густо, то жидко. Столбы отесаны, то ли под пьяный глаз, то ли под слабую руку…

Окликнул. Представился. Филя грозным баском встретил незнакомца, грузно переваливаясь на тяжелых лапах, зарысил, но хозяин одернул, и пес, недовольно урча, улегся у крыльца.

– Обживаешься?

– Обживаемся!

– Хреновато обживаетесь! Столб под навесом перекосило! И скат круче бы надо! А то зимой снегом раздавит! – егерь отер лоб. – Ружьишко имеется? – спросил он и только тут разглядел, что хозяин инвалид: на завалинке мужик в черных очках тесал колышки, с той сосредоточенностью на лице, с какой вслепую выуживают из мутного рассола последний огурец. Вспомнил рассказы местных, и растерялся. Хозяйке, выглянувшей из окна на разговор, отвесил комплемент. С изюминкой в сухой булке. «Клумба хороша. Но не приживутся цветы. Лес. Света мало!» В скрипучем голосе Миронова проступили снисходительные нотки.

Держался Миронов доброхотом и с достоинством. По повадкам было видно, в этих местах он хозяин. По голосу пилот определил, егерю лет тридцать и он на полголовы выше. По легкому шагу – сухощав. По тому, как часто утирал лоб, – в головном уборе, скорее всего в форменной фуражке. Кузнецов припомнил из детства почтальона в штопаных штанах, но неизменно с кокардой, и покривил рот.

– А ты местная власть?

– Ага. Звериная ветвь, – гость присел рядом. Поговорили о машине. Егерь про себя подивился осведомленности калеки. «За пять лет мы с водителем „козлика“ по болтикам перебирали!» – пояснил пилот. «Заводи!»

После ремонта – Кузнецов подсказывал, егерь делал – перекурили.

– Наташ! – окликнул жену. – Подай, пожалуйста, квасу. Пекло…

– Одному то не страшно на отшибе? – спросил Миронов.

– А кого боятся? – Кузнецов позвал сына. Белобрысый мальчишка в джинсовых шортах и в спартаковской футболке вышел из сарая. «Копия!»

– Денис, будь добр, принеси карабин! Покажем дяде Вильгельма Теля!

– Один у тебя?

– Один.

– У меня трое! В городе они обуза, а в деревне помощники.

Егерь видел, здесь не ломались под деревенских, черпая из богатых далевских залежей: запоздниться, а не опоздать; угожей, взамен угодней, животы, как домашняя живность…