Алла Кречмер - Зарево

Она, не оглядываясь на Викентия, поспешила вдоль по переулку, а тот, вытирая лысину носовым платком, крикнул ей вслед:

– Зоя, в понедельник, как всегда.

Мир обрушился внезапно, словно карточный домик от легкого толчка, и его обломки накрыли влюбленного юношу с головой.

Петр разрывался между несколькими желаниями – дать в морду Викентию или плюнуть на все и гордо удалиться. И лишь одно он знал точно: разговора с Зоей не избежать. А Зоя шла прямо на него, смотря перед собой, однако, кажется, не видела ни Петра, ни Фиону, ни обтекавших ее со всех сторон прохожих.

Петр не поверил ее отстраненности, решил, что она пытается таким образом избежать тяжелого разговора, и, как только обманщица поравнялась с ним, дернул ее за руку.

Зоя от неожиданности вздрогнула. Она подняла глаза на Петра – ему казалось, что она нисколько не удивлена его присутствием. Зоя и Петр молчали, словно не могли решить, кто начнет разговор.

Поскольку молчание затянулось, Фиона первой открыла рот. Прижимаясь к плечу Петра, она произнесла, кивая в сторону Зои:

– Ну что, убедился? Я же говорила, что мамзель изменяет тебе?

Пока они стояли на тротуаре, все выглядело обычным – и отцветающая сирень, пьянящая своим запахом, как забродивший квас; и извозчики, и прохожие, но для Петра этот прекрасный вечер наполнился ароматом горечи. Хорошо бы выплеснуть накопившиеся в сердце обиды – выплеснуть вместе с криком и слезами, как бывало в детстве, когда набивал шишки. Тогда его всегда утешала мама – отцу он не смел пожаловаться: Иван Силин не любил, когда старший сын демонстрировал слабость или праздновал труса. А сейчас, даже если мама и находилась бы рядом, он не стал бы вешать на нее свои невзгоды. И все-таки слезы предательски готовились брызнуть, поэтому Петр так и замер, не говоря ни слова.

Подбородок Зои дрожал, она выглядела милой обиженной девочкой – ах, если бы Петр не видел своими глазами…

Поскольку оба молчали, Фиона с удовольствием заняла свое место на авансцене. Впрочем, в данной ситуации она меньше всего походила на актрису, а скорее на базарную торговку.

– Ну, Петруша, погляди, а ты мне не верил. Погляди, погляди, – призывала она, поставив руки в бока.

С актрисы как-то разом слетел ее столичный лоск, даже букву «г» она стала произносить на южный манер, а ее поза, казалось, скопирована с драчливой квочки.

Петр отвернулся: он не хотел больше видеть Зою. В его глазах «Принцесса на горошине» превратилась в жабу.

– Я не буду оправдываться, – прервала молчание Зоя.

Противные слезы уже готовы были вылиться наружу, но девушка, всхлипнув, сглотнула их. Петр ничего не заметил.

– Еще бы она оправдывалась, – подхватила Фиона. И, поскольку на них уже стали обращать внимание прохожие, обратилась непосредственно к ним, – Глядите, люди добрые, сама наворотила делов, а теперь чего-то хочет.

– Ты переигрываешь, Фиона, – произнесла Зоя сдавленным голосом, – Простонародье из тебя так и прет. Ну зачем весь этот спектакль? Зачем ты Петю привела? Хотела показать ему, что я ничего не стою? Так мы и без твоих заморочек не встречаемся. Сколько мы с тобой не виделись, Петя?

Она посмотрела на него строго, и от этого взгляда Петр очнулся.

– Так ты выбирала между мной и этим… типом? Так! Значит, он лучше меня. Во всяком случае богаче, – Петр выпалил это единым духом и бросился бежать, не разбирая дороги.

Вечером он уже сидел в вагоне Московского поезда по дороге к родителям.

Сентябрь 1914 года

– …Ну я-то ладно, но ты-то, Петруша, год уже отучился, так хотел стать инженером- путейцем. Неужели в семье не нашлось никого для призыва? Да и сам Иван Михайлович мог бы. Война ведь, один Бог знает, как долго она затянется? А вернешься, – уже все забыл, придется снова на первый курс.

– Но ты-то не плачешь оттого, что тебя призвали. Оставь, Матюша, отец уже не подходит по возрасту, брат еще ребенок, а война не затянется, не беспокойся. И учебу я не брошу, а сразу же восстановлюсь после войны. Правда, возможно, придется вспомнить позабытое, но это уже детали.

Петр Силин и Матвей Волунов вместе с другими призывниками в действующую армию переодевались в солдатскую одежду на призывном пункте в Бакаче. Новенькая форма топорщилась на них, не разношенные сапоги блестели, но казались грубыми.

Петр и Матвей посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Чертяка, на кого ты похож? – заливался Матвей, держась за живот. – Храбрый воин Аника.

– А ты-то? Матюша-генерал! – отвечал Петр.

– Может, и дослужусь, Бог даст, – посерьезнел Матвей.

Привлеченные веселой возней, подошли деревенские ребята во главе с Сашкой – их призвали вместе с Петром и Матюшей.

– Это не портупея, это ремень. И подсумок.

Парни заговорили одновременно, показывая друг другу сапоги, рубахи и вещевые мешки из плотной парусины.

– А нитки зачем? – спросил призывник Сашка Бочаров, красивый стройный хлопчик, дальний родственник Матвея. – У нас дома мать и сестры шитьем занимались, а мне невдомек даже, как вдеть нитку в иголку. Смотри, какое ушко маленькое да узкое.

– У меня тоже и мама, и сестры, но я умею и пуговицу пришить, если надо, – вставил Петр. – Как же ты будешь служить без мамы и сестер? Кто пришьет пуговицу бедному Сашке?

И снова смех, привлекший в раздевалку подпрапорщика.

– Строиться! – крикнул он, и призывники засуетились, а те, кто не успел натянуть на себя форму, лихорадочно застегивали пуговицы.

С шумом, гамом, топаньем и хлопаньем дверцами тумбочек и шкафчиков, наконец, построились. Петр стоял в конце ряда – ну что поделать, если ростом он не вышел, ниже него был только Матюша. Первыми стояли Гриша Амелин и его извечный соперник Сашка Бочаров, равные по росту и по силе. Услыхав слова команды, они поспешили оттолкнуть друг друга, но Гриша оказался ловчее, оттеснив Сашку на второе место. И теперь Бочаров исподтишка толкал противника, пока его маневры не обнаружил подпрапорщик.

– Отставить! – рявкнул он и так посмотрел на обоих, что они поспешно вытянулись во фрунт.

Воцарилась тишина. Только поскрипывали сапоги самого подпрапорщика, пока он прохаживался, проверяя выправку новобранцев. В общем-то, ребята подобрались крепкие, здоровые. Оно и видно – крестьянские дети, привыкшие к любой погоде, ведь на селе трудятся и в зной, и в холод – трудится вся семья, и даже детям не делают скидку на возраст, а находят работу по силам.

Подпрапорщик, носивший фамилию Остапенко, незаметно вздохнул, припомнив детство, батькин хутор на Полтавщине, сено в бесконечных валках, стрижку овец и работу на пасеке, это он любил больше всего.

– Да, бачу я, далековато вам, хлопцы, до настоящей военной выправки. Ничего, поучитесь трохи, стрелять научитесь, и на фронт, – рассуждал Остапенко.