Алла Кречмер - Зарево

– Степа, пиши и по-немецки, я продиктую, и перевод. Не пропусти ни одного слова – это очень важно.

После этого случая, когда вестовому Петру Силину удалось разговорить пленного, вдруг вспомнили о его гимназическом образовании и первом курсе университета. Он, несмотря на протесты, высказанные Бергеру наедине, был оставлен при штабе окончательно и бесповоротно.

Бергер пояснил:

– В армии все умеют держать винтовку, а грамотных мало. А знающих немецкий язык из простых солдат вообще единицы. И вообще, Петр, оставьте Ваши мысли о геройстве: Вы же неглупый человек, да и пороху понюхали. На войне надо побеждать не только храбростью, но и хитростью. Это уже доказала жизнь. Кстати, Ваш немецкий довольно примитивен. Я не хочу Вас обидеть, но неужели у инженеров – путейцев обучение поставлено из рук вон плохо? Короче говоря, с сегодняшнего дня Вы будете присутствовать на допросах пленных, писать протоколы и… набирайтесь словарного запаса, учитесь.

– А Вы? – осторожно спросил Петр. – Не могли бы, когда мы наедине, говорить со мной на немецком, ведь я – Ваш денщик?

Бергер посмотрел затравленно.

– Я из прибалтийских немцев, и «немец» здесь ключевое слово. Мне не слишком доверяют, дорогой мой Петр, не доверяют из-за моего происхождения, и это будет продолжаться. Какую бы оплошность ни совершил капитан Беркутов, его пожурят, и только, а я постоянно на подозрении, словно насекомое под увеличительным стеклом. Именно по этой причине я не говорю в обычной жизни на родном языке, чтобы не вызвать еще большей неприязни.

Петр промолчал. Патриотический угар прошлого года постепенно стал сходить на нет, и виной тому стали неудачи на фронте. И тогда настало время найти виновных. Ни общая безалаберность, ни бездарность генералов не ставились во главу угла. Проще всего оказалось найти чужаков и обвинить их, и первыми на роль предателей предстали российские немцы.

И никто не принял во внимание то, что Россия для многих из них стала по-настоящему родной: здесь родились дети, здесь покоились предки, здесь было удобно и комфортно. Им, ни разу в жизни не видевшим Рейн и Эльбу, было хорошо на Волге. И, если оставить в стороне поэтические фразы о «дыме отечества» или отеческих гробах, а посмотреть с прагматической точки зрения, то российским немцам, булочникам и колбасникам, врачам и профессорам, было что терять во время войны.

Больше Петр в разговоре с Бергером не затрагивал эту тему, а совершенствовал язык, присутствуя при допросах пленных.

В сентябре шли упорные бои за Литву. После взятия немцами Гродно и Брест -Литовска открылась дорога на Вильно и Минск. Полк, где служил Петр, после нескольких проигранных сражений отступил к Друскининкаю. Войска, довольно потрепанные, остановились лагерем в поместье Липиньско.

Петр обрадовался передышке: с огорода поднимался сладкий дым – топили баню для солдат. Кашевар уже установил походную кухню во дворе перед барским домом, хотя дом – это мягко сказано. Родовое гнездо помещиков Златницких представляло собой палаццо – трехэтажное здание, к которому примыкали два крыла. Во дворе располагались хозяйственные постройки и флигель для прислуги. Владельцы поместья покинули его с началом военных действий и возвращаться в ближайшее время не собирались.

Сентябрь выдался теплым, словно и не уходило лето. Еще не тронула желтизна пышные кроны деревьев в парке, а на клумбе цвели георгины и флоксы.

Петр вымылся в бане и уселся на скамейке возле дома, чтобы написать письмо домой. Письма получались короткие – жив, здоров, кормят хорошо. Не станет же он расстраивать родителей и рассказывать о боях и опасных вылазках. К тому же военная цензура не пропустит. Лучше он поведает обо всем при встрече – дадут же ему отпуск когда-нибудь!

– Петя! Силин! Где ты? – услышал он крик – это кричал Степан, денщик Беркутова.

– Я здесь! – отозвался он.

Степа подошел так быстро, словно был обут не в сапоги, а в крылатые сандалии. Он даже запыхался по дороге.

– Что за спешка, старик? – спросил Петр, не поднимая головы.

– Господин полковник срочно требуют, -отбарабанил Степан.

Петр, досадуя на то, что ему помешали закончить письмо, сложил бумагу вдвое и спрятал в карман.

– Идем, – сказал он Степану.

И они оба двинулись в штаб.

Штаб располагался во флигеле возле барских конюшен. Полковник занимал несколько комнат, и сейчас принял Петра в наспех оборудованном кабинете. Адъютант стоял за его спиной и сиял, как медный грош. Впрочем, полковник тоже показывал признаки хорошего настроения.

– Ну вот что, рядовой Силин, немецкий свой Вы подтянули; по словам сослуживцев, храбрости Вам не занимать, поэтому даю Вам чрезвычайно важное задание, и от его выполнения многое зависит, – полковник сразу же приступил к делу. – Вам известно, что в последнем бою были захвачены в плен трое немецких офицеров?

– Так точно, известно, – отчеканил Петр. – Я же сам их допрашивал, вернее, вел записи.

– А известно ли Вам, что среди них находится полковник?

– Никак нет.

Петр выглядел удивленным.

– Герр Оберст Мюллер. Оберст по-немецки, полковник.

Щеки Петра залила краска: он был уверен, что Оберст – это фамилия.

Полковник обернулся к адъютанту:

– Подготовьте письмо на немецком языке – предложения по обмену пленными: немецкого полковника на троих наших лазутчиков. А рядовой Силин отвезет письмо в их штаб.

– Я? К немцам? – растерялся Петр. – да они меня тут же в плен возьмут.

– Разговорчики! – прикрикнул полковник. – Поедете и все тут. С белым флагом не возьмут. Возьмете на конюшне лошадь Майку, и чтоб до вечера обернулись.

Полковник строго посмотрел на Петра, а адъютант – еще строже, и Петр вытянулся во фрунт.

Дорога лежала через густой смешанный лес, изобилующий дубами. Осень уже выплеснула все оттенки красок на кроны деревьев, и золото дубовых и березовых листьев смешалось с царственным пурпуром кленов. Здесь и там в траве проглядывали шляпки последних грибов, а спелые ягоды калины уже наполнились красным горьковатым соком.

Петр засунул пакет в голенище сапога, взял с собой паек на дорогу и выехал, погоняя Майку. Кобыла же, застоявшаяся в последнее время в конюшне, бежала резво, опьяненная утренним свежим воздухом, покачивая в седле седока, и Петра вскоре укачало. Сначала он пытался бороться с сонливостью, а потом глаза как-то сами собой закрылись, и он задремал.

Майка все бежала и бежала мимо кустов и деревьев, голова Петра клонилась все ниже и ниже. Реальность смешалась с дремой, и он уже не осознавал, что находится в Литве, что идет война, а ему предстоит встреча с противником. Ольха и орешник казались ему знакомыми, как будто в роще возле села Глебова, и себя он видел в окрестностях Боровиц.