Мария Донченко - Отречение

– Спасибо, – скрипуче и суховато ответила Матрёна, – слава богу, пока ещё сама работаю и ни в чём не нуждаюсь.

На площадке у подъезда установилась странная и недобрая тишина.

«Сейчас не тридцать седьмой год», – голос соседки, резанувший слух Матрёны, так и застыл у неё в ушах.

Да что она знает…

Тридцать седьмой год навсегда остался зарубкой на сердце Матрёны.

Год, когда она впервые встретилась с Виктором.

Она была тогда ещё совсем девчонкой, пионеркой с двумя закрученными баранками косичками с коричневыми бантами, игравшей с подружками в большом дворе, куда выходили окна их коммунальной квартиры, и мать, работница фабрики «Красная заря», могла наблюдать из окна за дочкой.

Дворовые собаки погнались за маленьким белым котёнком с серыми пятнами, и Матрёнка схватила с земли ветку.

– Кыш! Я кому сказала, кыш!

Собаки зло залаяли, и девочка замахнулась на них веткой.

– А ну пошли вон!

Пищащий котёнок оказался на берёзе, куда взбежал, спасаясь от опасности, и теперь жалобно мяукал, не зная, как спуститься вниз.

Матрёнка тоже не могла залезть на такое высокое дерево.

Она огляделась.

И увидела его.

Он стоял на дорожке и наблюдал за детьми уже несколько минут.

Матрёнка выбежала ему навстречу и бойко вскинула руку.

– Товарищ красноармеец! – выдохнула она, хотя по форме он был курсантом НКВД, но значения это не имело, – товарищ боец Красной Армии, просим Вас помочь советским пионерам снять с дерева котёнка!

Виктор почему-то рассмеялся и, потрепав девочку по баранкам, ответил:

– Сейчас решим проблему.

С замиранием сердца Матрёнка следила, как парень, поставив ногу на отходящую в сторону толстую ветку, подтянулся на руках и оказался на несколько метров выше, чем она при всём желании могла бы достать.

Через несколько минут он бережно вручил девочке белого котёнка.

– Держи. И не теряй больше, – Виктор широко улыбнулся ей.

«Незабудка».

Конечно, Незабудкой он назвал её намного позже, но все пятьдесят лет, что она вспоминала эту сцену, ей хотелось, чтобы это случилось именно тогда.

В конце концов, какая кому разница, когда именно? Ведь Витенька погиб в ноябре сорок третьего, а Матрёнка так и не вышла замуж, так кого и зачем это может беспокоить?

…Незабудка.

Это будет уже намного позже, в апреле сорок первого, когда она совершит свой первый парашютный прыжок.

Наверное, в тот год, ранней весной, когда ещё не стаял снег, Матрёнка впервые в жизни влюбилась.

Впервые – и в последний раз.

Конечно, после войны романо-германский факультет иняза был «бабьим царством», учились там в основном девчонки, но будь её желание – она нашла бы себе жениха. Тем более, нашла бы раньше, в партизанском отряде.

Но ей это было не нужно, и теперь, полвека спустя, Матрёна не жалела, что осталась одна.

Она любила Витеньку, и пронесла эту любовь до сей поры, до конца восьмидесятых годов двадцатого века, и он снился ей молодым, хотя сама она разменяла уже седьмой десяток неумолимых лет…

– Пятьсот двадцать один! Пятьсот двадцать два! Пятьсот двадцать три! Кольцо!.. Пятьсот двадцать четыре! Пятьсот двадцать пять! Купол!..

Инструктор Осоавиахима долго не соглашался разрешить Матрёнке прыжок – она не подходила по возрасту.

– Прыгай пока с вышки, – неизменно отвечал он девушке.

С вышки она прыгала, но хотелось-то с самолёта!

Как она ни упрашивала, ей не удавалось – 1926 год рождения был непреодолимым препятствием для всего, что казалось или могло казаться интересным. Удалось это только Виктору, и он заговорщически подмигнул ей – мол, всё получилось, – и Матрёнку взяли в группу парашютистов.

Что Виктор шепнул инструктору, она так и не узнала, но на её возраст закрыли глаза. В ведомости написали, что ей семнадцать лет. Хотя ей, конечно, пятнадцать. Скоро должно исполниться.

И вот она, Матрёнка, стоит на линии осмотра – а Виктор стоит в сторонке и улыбается.

Апрель сорок первого года. Воздух – сладкий, пьянящий, как будто такого больше не будет. Тает последний, чёрный снег. И ветер – радостный, весенний – треплет волосы будущих парашютистов.

Как же ей было страшно, когда самолёт начал набирать высоту… Как никогда до того. Нет, после, конечно, было и страшнее, но это уже потом, а сейчас, в апреле сорок первого, девочка в каске прижалась виском к иллюминатору, а внизу проплывали расчерченные квадраты аэродрома, а за ними синяя лента реки, и широкие колхозные поля…

– Первый пошёл… Второй пошёл…

Матрёнка, конечно, зажмурилась, когда выпускающий легонько толкнул её в спину, и, оторвавшись от борта, она словно рухнула вниз, ощутив бездну под ногами – пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать два, пятьсот двадцать три – рванула кольцо, и стропы дёрнули её вверх. «Мама, мамочка, я боюсь», – она повисла над полем на высоте полукилометра, медленно, но неуклонно снижаясь, а с земли что-то кричали, но Матрёнка не слышала, что именно.

– Ноги! Ноги вместе! – кричал Виктор снизу, размахивая руками, не отрывая взгляда от раскрывшегося белого купола над аэродромом. Разом забыв про учёбу и про опыт, он метался по полю из стороны в сторону…

Удар!! Ноги коснулись земли, и Матрёнку поволокло – но только в первый момент, ей удалось самой притормозить движение, а потом купол погасил бежавший по полю Виктор, и он же помог ей освободиться от подвесной системы.

Голову почти не кружило, он взял её за ладони, помог ей свернуть стропы – и они пошли вдвоём через поле, в сторону здания учебки.

Вот так бы идти и идти, через поле, а где-то растёт трава – и что бы с того…

Но в жизни вышло иначе…

Матрёнке не пришлось решать, правильно сложилось или нет.

Но – сложилось так, как было надо.

…Когда было надо, Матрёнка постучала в дверь дома старьёвщика.

Ей тогда было семнадцать лет. По-настоящему семнадцать, без приписок. Она петляла переулками, грунтовыми дорожками, в поисках нужного ей адреса…

– Вы зеркалами торгуете? – тихо спросил срывающийся девичий голос.

– Если барышня интересуется, можем предложить на выбор. Вам на столик или на стену вешать? – ответил отзывом на пароль старик из-за двери. Дверь медленно отворилась. От волнения Матрёнка сглотнула. «Старику» было лет сорок пять, не более. Она шагнула вперёд, вглубь квартиры, и отшатнулась. Над столом, над какими-то бумагами, склонился немецкий офицер, в отутюженной форме, с повязкой со свастикой на локте. И вот тогда-то она испугалась по-настоящему. Матрёнка сделала шаг назад, словно надеясь убежать прежде, чем он её заметит – неужели провал? Как же страшно… – но за её спиной скрипнул на два оборота ключ в замочной скважине в руке встретившего её старика, и Матрёнка в ужасе поняла, что бежать некуда…