Борис Вельберг - Сосново

…озноб, затопляя… начинаясь от головы… через лопатки по спине тёк… туда, где когда-то крылья были… вниз… по всему телу растекаясь… одолевая… мутя… растворяя голову.

…тело её, как магнит, невидимо его вело… контурами проступало в темноте… не отрываясь, бережно заскорузлыми пальцами водить… кургузыми немыми обрубочками своими… как слепому… в тихости потаённо… в мареве угадывая… пока створы на концах пальцев не раскроются… и навылет всё не пойдёт… да и рук больше нет… напрямик за нервы трогает.

…он, уже изнеможённый весь – да не еблей, десяток колов мог засадить под такой гарнитур , задыхался от ража… оторваться не мог… тянулся распростёрто… елозил и ползал около… коснуться снова и снова норовил… не смея… от звука любого вздрагивая… не могя оторваться от этого магнетического тела… только нежнейше – до тех вершин, до которых только способна дойти вся его скрученная, стиснутая внутри грубая сила, – ласкать до самозабвенности последней… себя, простреленного насквозь, прозрачного, не ощущая… истоньшаясь… до судорог… как в падучей… до сумеречных кругов в глазах… в изнеможении брать руками её грудь… губами мять… чувствуя, как она наполняется и встаёт, как затвердевает сосок… и прогиб этот у неё от спины идёт… движение лёгкое, чуть заметное, навстречу… такой прогиб, от которого колотит тебя всего и хочется зубами рвать эту грудь… зная, что и тогда не испугается она… и всё равно к тебе пойдёт… в распахнутости… в отчаянности крушения своего… дрожа изнутри… зверства ожидая… в своей небесной бесплотности.

…снова с места в карьер заводился Лёха… сбивался… захлёбывался… забывал свои коронки и ударные места… шёл на поводу… не помнил себя… наяву лунатя.

…в ту ночь он все приёмчики свои напрочь похерил… и трахал, и трахал её нескончаемо сверху вниз простым армейским навалом … как сам, бывало, в насмешку называл эту простонародную позицию… не находя ни облегчения, ни покоя… словно всю тоску свою безнадёжную выплеснуть мечтая… винтом из нутра закрутясь… яростью изойдясь… до тика в башке и сипа в ушах… бре́дя наступающим полнолунием.

…в свои двадцать три года Лёха был матёрым ёбарем с десятилетним уплотнённым стажем… в голодные времена и на гастролях он не гнушался ни вокзальными шлюхами, ни пэтэушной плотвой , ни выцветшими знаменитостями… и уже достиг понимания таких оттенков, до которых не всякий мужик добирается к концу своей жизни.

…но с Олей всё было не так, как раньше… словно не просто первого встречного захотела эта баба, а именно его, Лёху… с непосредственной радостной переимчивостью повторяя каждое его движение… вперёд забегая… отыскивая наитием… казалось, издавна зная, что придёт именно он и будет именно так.

…всё получалось у неё как бы само, без мастерства… лепетно… изнутри… из ничего творя… и столбенело внутри у Лёхи, когда временами казалось, что она гораздо ушлее, матёрее и взрослее его… и знает многое про него и про глубинные запределы, что ему знать не дано… в секунду пролётную охальником сам себе казался… мураш по спине шёл, святотатством пугая… будто перелез какой-то запретный забор… а там всякие чудеса, которые ему знать нельзя, чтоб от лиха уберечься… но даже на этом… таком новом и детском чувстве нельзя было ни остановиться, ни страх до конца пережить… на этот раз не владел собой Лёха как никогда прежде.

…в такую ночь лежишь, очнувшись тишайше… и слушаешь, как собаки натужно гавкают вдали впотьмах на обкомовской даче… электричка первая в город пошла… а это значит – 5:30 утра или что-то около того… холодом дует из-под двери… и тишь стоит везде в ночных снегах нескончаемая… такая тишь, что кажется – нет тебя вовсе… один дух твой незримо синюшным сигаретным дымом во тьме парит… и расходится в воздухе, не тревожа окрестную фурнитуру.

…………

…беспокойство пришло ещё из сна… он не мог понять, откуда оно… потом почувствовал шевеление рядом… и резко, как от испуга, проснулся… Оля неподвижно сидела впотьмах на кровати, прислонившись к спинке, и смотрела в окно… он приподнялся на руке, машинально посмотрел туда же, а потом снова на неё:

– …ты чё, а?

…она слегка повернула голову к нему… глаза чуть блеснули во тьме… и опять в окно… тихо и напевно сказала:

– …«я к тебе в окошко войду… а теперь молчи».

– …ну, а чё всёт-таки?

– …тихо так… да и сон прошёл.

– …ну… ты была – отпад… любая бы уж ноги протянула.

– …так ведь то — любая , – она слегка улыбнулась в потёмках, – да и ты так быстро все ямочки разузнал… наверно, часто с девочками спишь, а?.. любишь ведь девочек?

– …не, ну, ты не про то… такие козыря на каждой сдаче не ходят… с девочками… да им всем до тебя, как до Касабланки! – потянулся к ней, повалил за талию… ласкал рукой грудь и живот.

– …не надо, – она, мягко изогнувшись, ушла, – сейчас не надо больше… а то вся голова уже не здесь.

– …а утром?

– …утром, – кивнула, тихо улыбнувшись… отстраняясь… пальчиками одними его руку погладила.

…Лёха башкой в бедро её уткнулся… ноги обнял… снова спать собрался… сопел… Оля в окно смотрела… тишина оттуда шла… огромная слепая тишина… невидимым облаком в душу.

…Глеб лежал вниз лицом на кровати в своей маленькой комнатке на коробковской даче… пьян и неприятен себе… в уши ползли говор и шумы отдалённые… глухо бу́хали чем-то в пол… по коридору елдосили… туалетной дверью скрипели… музыку включили, но она быстро оборвалась… разлётные голоса без слов… как птичий клёкот.

…старое байковое одеяло пахло матёрой залежалой сыростью… и ватный, белёсо-тёмный свет ночного неба шёл из окна.

…хуёнова луна скобяной болячкой… блином растёкшимся приплыла… коснея слепым мурлом промеж дерев и леденя окрестные осины… столбняковую муть в кровь гоня своей похеренной трупной желтью… полуоком обгрызанным пялилась… циклопья душа… стояла неведомо в матовых бельмесах… платяными мохерами по снегам неясные тени шевеля… лиходея… в турмарины и мелитоны облекая подлежащие тополя… погребальные пелёны бесконечно отматывая и пояса распустив.

…лоб опухшим пальцем трогала… хмара склизкая… гулы и звоны в мозги посылая… и уводя глаза за веки в бестелесную тишь… окоёмом, кромкой обволакивала и обнимала… на просвет, насквозь стен невидимо текла в душу, как нелюдь… высасывая будущую жизнь дотла… обессуживая слепых и зрячих навеки своей мертвяцкой видью.

– …ну что, Трефовый Король, зачем Тебе мир?.. по-прежнему с умилением глядишь на Свои дела?.. ай да Я?!. или уж с тех пор ни сна, ни покоя?.. что?.. на восьмой день пришлось лезть под капот?.. по поводу бесконечных заплат… а потом и вовсе смывать расплодившийся помёт, сохранив контрольную группу… меня в школе акварели тоже с ума сводили… оно, конечно, водичкой всегда смыть можно… но ведь это всё же признак некой профессиональной расхлябанности, извиняюсь за каламбур.