Алекс Норк - Ноль часов по московскому времени. Новелла IV

Тут еще одна важная и особенная черта позднего брежневского времени – конец 70-х – начало 80-х: сформировалась очень специфическое политическое поведение, которое можно назвать «Небеспокойством». Уже едва шевелящаяся основная часть состава Политбюро просто физически неспособна была к активному восприятию происходящего. В аппарате ЦК – помощники, советники и прочие специалисты – поэтому понимали: во-первых, что бесполезно приставать к землекопу, у которого лопата выпадает из рук; а во-вторых, сил у него всё же достаточно, чтобы двинуть в ответ этой лопатой. А дальше – «вниз по лестнице, ведущей вверх»: хочешь вверх – не беспокой слишком начальников негативной информацией, им тоже нужно не беспокоить своих, и так – сверху-донизу.

Возник популярный, хотя совсем не смешной анекдот: «В метро на перегоне сломался поезд. Что делать? И которые там коммунисты, всем предлагают: давайте зашторим окна, начнем раскачивать вагон и будем думать – что едем».

Не смешно было еще потому, что последствия такой «езды» складывались очень небезобидные. Особенно в смысле правопорядка, когда вместо защиты людей и расследования различного криминала шли доклады об успешной борьбе с преступностью и о том, что она постоянно снижается. Люди за это платили имуществом, здоровьем и жизнями. Во многих местах дошло до того, что нагло орудовали уличные банды, творили, в том числе, изнасилования взрослых и малолетних, а жертвы боялись обращаться в местные отделения или там просто не давали заявлениям ход. Забить группой до смерти человека, который посмел сделать хулиганью замечание, или вообще немотивированно забить – тоже не считалось чем-то особенным. Кроме того, в тот «щелоковский» период (о нем в новелле III), по словам председателя КГБ Андропова, сама милиция совершала в день не меньше преступлений, чем преступники, а основное из них – обобрать пьяного, иногда с избиением до убийства.

И вот в таких именно условиях делал и сделал себе карьеру Ерин, и именно в Татарии, где уличный бандитизм достигал апогея.

Герой России – «за мужество и героизм, проявленные при пресечении вооруженной попытки государственного переворота 3—4 октября 1993 года в Москве».

Тут всё вранье, причем продолжающееся: переворот, и именно вооруженный, был произведен именно Ельциным. Чтобы не утомлять длинным рассказом приведем одно, но вполне достаточное, доказательство.

Новым генеральным прокурором (старого незаконно убрали) Ельцин назначил омского юриста профессора А. И. Казанника и обязал его возглавить расследование того самого, якобы путча, 3—4 октября. Через месяц, примерно, комиссия Казанника дала заключение, где главным пунктом указывала: нет ни одного факта применения огнестрельного оружия со стороны «путчистов». А еще через четыре месяца (неловко сразу) Казанник отправился на прежнюю работу в родной город Омск. Зачем – если не подлец – ельциноидам нужен?

И надеюсь, уже понятно: сам Ерин, сидя с Ельциным в Кремле, ничего героического не совершал, а лишь убивать командовал по телефону.

И еще: по заявлению некоторых известных лиц, склонял их, в разные годы, к убийству неугодных людей.

Сама по себе эта помесь двух упомянутых выше персонажей не заслуживает вообще никакой исторической строчки, но очень важна чертой того мерзкого времени, от которого, эволюционным продолжением, явилось уже теперешнее.

– Знаешь, Митя, министр не показался мне особо чтоб озабоченным. Согласился, что дело странное, но просил план расследования, хоть какой-то, поскорее ему предоставить.

– Чтоб от звонков отбиваться?

– Да, почти так и сказал. И сам, чувствуется, большого значения делу не придает.

– Ну, это легче. Завтра к середине дня что-нибудь набросаем.

Ерин, активно поддержавший Ельцина во время августовского переворота 91-го, им очень ценился, и это играло сотрудникам на руку, позволяя не особенно реагировать на бывшее тогда очень частым внешнее давление.

– Вот что нам надо включить в план, Сергей Михайлович. Цианид на дороге не валяется, и у него режимное хранение.

– Ой, Митя, «режимное хранение», сейчас из Алмазного фонда, мы не знаем, чего уносят.

– Я не об этом. Время на розыскные работы источника цианида получим. И опять же – мероприятие в плане.

– А, вот это уже хорошо.

Работать в ментовке надо всегда в двух направлениях: для дела, и для отмазки – имитации активности, по-другому.

Начальник еще раз покивал головой:

– Это ты молодец.

Появилась Лёшкина физиономия.

И сразу же доложила:

– С пробочкой ничего не вышло, потому что и не должно.

– Канал от штопора на то место пришелся? – догадался я.

– Конечно, он же широкий.

– По коробке они что сказали?

– Будут еще проверять, но по первому осмотру – печатки родные и заметных повреждений у коробки нет.

– Что же у нас есть? – риторически произнес начальник и посмотрел на часы.

Время уже сильно перевалило за семь, и торчать на работе дольше не имело смысла.

– Ладно пинкертоны, вы завтра прямо с утра с врачами свяжитесь – когда отца с дочерью опросить можно. Требуйте, чтобы быстрей. А в середине дня уже план розыскных мероприятий рисовать будем.

У нас на работе всегда имеется цивильная одежка, чтобы не светиться в нелюбимой народом ментовской форме в местах общественного пользования.

В такое, как раз, мы скоро бодрым шагом направились.

Кроме «Сада Эрмитажа» у нас была еще пара любимых точек, и одна из них – в тихом переулке рядом с Большим театром. Там «стоячка», но когда засиживаемся на работе – оно и лучше. И там всё что нужно для души наливают, а также свежие всегда бутерброды и вкусные жульенчики. Правда, может подвалить компания отыгравших спектакль или репетицию оркестрантов, и тогда становится тесновато и шумно, к тому же некоторые имеют способность с большой скоростью напиваться, громкость голосов повышается, кто-то пропоет один-другой кусок арии… всё это, однако, без хамства и даже забавно, но в такой обстановке уже ни о чем толком не поговоришь.

А вообще место, окруженное серьезными очень организациями, было интеллигентное.

Ходу нам быстрым шагом по Страстному, потом по Дмитровке – минут на пятнадцать.

Но не хочется сейчас особенно торопиться.

В Москве уже вычистили мостовые, нет черных ледяных остатков, и кажется, потеплевший асфальт, неизвестным науке чувством, тоже радуется освобожденной от холода жизни.

А как, кто-то или что-то, может не радоваться свободе и солнцу – которого становится много?

Пришли.

Еще здесь готовят мясо в горшочках, к которому хорошо по сто граммов чистенькой.

Однако потом – только пиво, у нас в этом смысле жесткое правило. Причем в летнее время мы от крепкого вообще отказываемся.