Марк Казарновский - С неба не только звезды

Вот так, благодаря девочкам, мы узнали один из интереснейших районов Старой Москвы. И уже потом, когда мы осмелели и оставались и в переулках, и, главное, с девочками, я даже сейчас чувствую то изумление, когда подходишь к началу Подколокольного переулка, еще несколько домов и – чудесная церковь Петра и Павла, что на Яузе.

Летом я с девочкой Лялей много гулял по этим переулкам. Рвал в церковном саду одичавшие яблоки.

А чуть дальше, почти напротив этой красивой, в наше время заброшенной церковки, сверкает серебром чудесная колокольня церкви Троицы в Серебряниках.

Там, в Серебряническом переулке, жили и работали серебряных и золотых дел мастера.

Все это и многое другое рассказывала мне девочка Ляля, когда бродили мы с ней зимними, потом весенними, потом летними, потом осенними и так далее, вечерами. А что делать. Деваться для большего сближения было некуда. Разве – подъезды. Но их ведь тоже найти надо. И нам пока еще стеснительно вот так, шмыгая носом сказать – давай, зайдем вот сюда, погреемся.

Но и я в грязь лицом не ударял. Во-первых, выучил у нашего Шекспира монолог Гамлета «Быть или не быть» и все время, к месту или нет, цитировал. Ляля – взглядывала.

Затем прочел в исторической книжке про Иоанно-Предтеченский женский монастырь. И во время прогулки рассказывал Ляле про нехорошую Салтычиху, которая долгие годы в этом монастыре была заперта. Правда, каким-то образом успела там забеременеть. Ляля – краснела.

Теперь, собственно, о девочках. Постоянный состав был Женя, Ляля, Лора, Нина. Иногда появлялась Ирка, рыжая. Но она была старше. Верховодила этой группой пигалиц девочка Женя. Она жила в Подколокольном переулке в интереснейшей квартирке, о которой расскажу после. Квартирка сыграла в наше время повального ухаживания определенную роль.

Женька была чёрненькая, с чуть припухшими глазами, вроде всегда после сна. И с хриплым голосом. Всего этого очарования не мог перенести Лева Розенталь. Он ничего, как и мы все, нам не рассказывал, но мы часто встречали его то у Покровских ворот, то почему-то на Солянке или в Милютинском саду. Лёвка же оказался самым надежным. Через много лет, вернувшись из ниоткуда, я встретил Лёвку с чудесной девочкой, точь в точь – Женька.

– А Женя гулять не пошла, – простодушно объяснил папа Розенталь. – Беременная. – И он радостно вздохнул.

Ляля – девушка, обладающая нордическим характером, огромной косой и очень тонкой талией, была круглой отличницей. Это о многом говорит. И смотрела на мир своими голубыми глазами искренне, серьезно и с любовью. В смысле – мир этот она любила. Глаза немного на выкате напоминали мне взгляд Крупской Надежды. Но зато остальные части организма были прекрасно подогнаны друг к другу. Кроме всего прочего, не знаю уж, хорошо ли это, Ляля была искренняя общественница и комсомолка.

Лора оказалась девочка с такими чувственными губами, что они вроде сами требовали немедленного нежного и длительного поцелуя. Все это сразу же понял наш Арик Чайковский. Молчаливый, крупный, надежный юноша. Когда в нашей группе был Арик, мы никого не боялись. Не побоялась и Лора. Больше они в нашей компании не появлялись, или появлялись очень редко.

Нина – блондинка, увлекающаяся физикой! Вы представляете – где блондинка, а где эта физика. Но нет, увлекалась.

Оказалось, что физикой, как ни странно, увлекался и наш Сашка Гагарин. Так что здесь просто произошло притягивание, как это, двух атомов, что ли? Долгие годы эти атомы не разлеплялись. А потом я уехал.

Девушка Ира, рыжая, с черными глазами, которая появлялась у нас время от времени, обладала таким сложением организма, что можно это классифицировать, как безобразие. Это «безобразие» – бедра. Такого сложения и конструкции, что мы все немели. Вероятно потому ее, Ирку, в компанию приглашали нечасто. На самом деле, кому нужна эта конкурентка, которая и побеждает без всякого напряжения, одной своей походкой.

Встречались мы в основном у Женьки. У нее была квартира почти в центре Подколокольного переулка, там, где известная всей Москве Хитрова площадь. Дом был двухэтажный, а во двор, который являлся грузовым для автомашин, постоянно, с утра до вечера что-то грузивших или разгружавших, выходила галерея второго этажа. Вот в конце этой галерейки была построена квартирка. Узенькая, маленькая, на редкость нам подходившая. Потому что мама Женьки, тетя Лида, была гостеприимная и веселая. А еще, так была мала квартирка, такие тесные две комнатки, что просто благодать играть, например, в карты. В подкидного или акулину. Ты карты держишь, а с одной стороны притиснут Женькой, я другой – Лялей. И все мы жаркие, и запах дурманящий – жареной картошки, незамысловатых духов девочек и нашего, мужского, вернее, совсем не мужского, но пота. Да какое дело, запахи. Когда бедра Ляли вот здесь, просто давят на мои, а ноги Женьки под столом переплетаются с Левиными дырявыми ботинками. Которые, кстати, тоже своего к общему аромату добавляют.

Мы уходили. Первая Ляля, как комсомолка, отличница и находящаяся в зависимости от тетя Тони, с которой она живет. Живут они в «офицерском доме» в начале Подколокольного переулка и история Лялиной жизни вкратце представляет собой следующее.

Мама умерла внезапно, и мамина сестра, одинокая Антонина, переехала в их квартиру и стала Лялю воспитывать.

А в 1941 году ее папа, подполковник, попал сразу в плен. Этого было достаточно, и внезапно Ляля и тетя Тоня оказались в одной комнате. Тете Тоне на все ее возражения и причитания отказали. Во-первых, благодари Бога, что вообще в квартире осталась. И второе – живи тихо «до выяснения».

Антонина была так напугана этими дядьками в фуражках с голубыми околышами, что согласилась сразу и навсегда. И Ляле все время повторяла: не вздумай! Молчи! Не возражай! Сразу – в пионеры! Сразу – в комсомол! И – тихо! Тихо. И чтобы вечером не позже десяти часов. И с мальчиками – ни-ни. Вот при таком воспитании Ляля выросла все-таки самостоятельной девушкой. Правда, в споры не вступала.

Да мы в это время и все в споры не вступали. Были так воспитаны мамами. Молчать и лишнего не говорить. То есть – не говорить ничего. Мы вот и не говорили. Только о Шекспире. Или футболе.

Но, тем не менее, дружба моя с Лялей продолжала развиваться. Несмотря на отсутствие «условий».

Я исправно провожал Лялю из Женькиной галдарейки – так все называли эту квартирку – и уже мы начали целоваться. Вроде перед подъездом. Правда, я видел, Ляля боится. И не задумывался. Верно, соседей. Да их все боятся. Мы во дворе соседей тоже боялись. Обязательно наши подвиги мамам становились известны. Но раз уж поцелуи пошли, то и Ляля инстинктивно, как и положено самке, начала подыскивать укромные местечки. Удобнее всего была церковь Петра и Павла, что на Кулишках. Там и сад заброшенный, и дички яблок на земле, и в кустах мраморные или гранитные надгробья. Вернее, они не на могилах, а просто свалены в разных местах. Верно, планировали их употребить на что-нибудь полезное для города. А получилось, как всегда. То есть, могилы разрушили, надгробья свалили в кучу да и забыли. До каких-то, вероятно, лучших времен.