Игорь Бойков - Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

Они свернули с главной аллеи на боковую. Именно она выводила на остановку, от которой отходил следующий в микрорайон Медведева автобус.

– А закусь где брать будем? – спросил Кондратьев.

– Гастроном от нас через дом. Небогатый, но что-нибудь найдётся точно.

Диагональная, усаженная тополями аллея была узка, но не столь запружена народом. Они шагали свободно, перешучиваясь, временами, лихости ради, вороша ногами сметённые к бордюрам кучи высохших листьев. Валерьян, блуждая праздным взглядом по сторонам, вдруг увидев идущую прямо навстречу Инну.

– Привет! – сказал Валерьян, останавливаясь.

Инна подняла голову, улыбнулась, обвела взглядом остальных.

– Привет, физматовцы!

– А, прогуляла демонстрацию, – подмигнул Медведев. – Не видел тебя в колонне.

– Так из химиков вообще почти никто не пришёл. Все они “сачки”, – подпел Кондратьев.

– Ладно… – укорил приятелей Валерьян. – У нас у самих народ сачковал.

Инна оправила тёмный, заломленный бок берет, произнесла равнодушно:

– Да многие теперь сачкуют. Проходила с подругой мимо площади – раньше людей больше собиралось, – она коснулась затянутыми в бежевые перчатки пальцами ярких, слегка обветренных губ. – Я вот тоже на демонстрацию не пошла.

– Чего ж так?

Инна глянула отстранённо.

– А-а…

“Умер что ли отец?” – подумал Валерьян, испытав болезненно-щемящее чувство.

– Сейчас-то куда? – спросил он.

– Так…

– Ну давай вместе пройдёмся, – вылезла на лицо Валерьяна ухарская улыбка. – Праздник как-никак.

Инна улыбнулась с грустинкой:

– Праздник…

Одногруппники Валерьяна переглянулись, кто-то ухмыльнулся в воротник. Только Томилин ляпнул, глуповато моргнув:

– Мы к Витьке, домой. Может, лучше с нами.

Медведев неторопливо опустил ему на шею руку.

– Да вопросов-то, Валюх, – покладисто улыбнулся он. – Придёшь позже – с тебя простава.

Томилин скособочил шею, выглядывая из-под лежащей на нём руки, озадаченно приоткрыл рот.

– Чего ты, ну… Они ж с “картошки” ещё крутят, – шепнул Медведев, увлекая его далее по аллее.

Следом за ними затопали и остальные.

Инна, одетая в короткое не по сезону пальто, осталась стоять подле Валерьяна.

– Знаю, ты приходил потом в наш колхоз, – заговорила она, пристально на него поглядев. – Мне передали.

– Приходил, – радуясь, что не приходится самому сплетать слова, сознался с охотою Валерьян. – Но тебя уже не было.

Они, не сговариваясь, неспешно побрели вдвоём в обратную сторону, к главной аллее. Вокруг шатался праздный, гомонящий люд. Дети на газонах, задорно вереща, кувыркались на лиственных кучах.

– Мама телеграмму прислала: отца в больницу увезли, – сказала Инна. – Не могла я больше оставаться.

Валерьян примолк задумчиво, облизал языком нижнюю губу.

– И как он теперь?

Он понимал, что ответ Инны определит их последующий разговор.

– Более-менее. Выписали пару недель назад.

Она подняла вверх грустное лицо, задержала взгляд на скукоженном, не слетевшем ещё с ветки листке.

– Только всё это было без толку – опять пьёт.

Отец Инны был жив – и это окрылило Валерьяна. Он взялся поворачивать тему их разговора.

– А знаешь, примета складывается: как праздник – так мы встречаемся. Помнишь, тогда, на Первое мая: тоже после демонстрации, в этом же парке…

Она глянула на него из-под ресниц, воздела в быстрой улыбке уголки рта:

– Думаешь, неспроста?

– Неспроста – выдержав краткую паузу, Валерьян попросил: – Поэтому, чтобы в следующий раз не полагаться на совпадения, дай мне, пожалуйста, номер своего телефона.

Инна покачала головой, и в интонации её засквозила лёгкая печаль:

– Телефона у нас нет. На очереди стоим-стоим, а всё не проведут.

Валерьян огорчённо заложил за щёку язык, но Инна, улыбнувшись, дала совет:

– Ты меня лучше у факультета лови, после занятий. Я не сразу домой иду. То стенгазету рисовать помогаю, то ещё что-нибудь.

Химический факультет располагался от физматовского корпуса не близко, в нескольких автобусных остановках. Однако Валерьян, подмигнув, уверенно пообещал:

– Поймаю. Не убежишь.

Шутливой раскованностью он будто пытался себя подстегнуть.

Они, выбредя на главную аллею, незаметно прошли её в обратном от главного входа направлении всю до конца, до решётчатых ворот, выводящих на Калининский проспект.

– Знаю, через пару кварталов отсюда заведение одно есть. Давай зайдём, выпьем чаю, – предложил Валерьян.

Инна, скрестив на груди руки, застужено повела плечами, взморгнула с озорством.

– Давай.

Кафе им пришлось искать долго. В том, про которое говорил Валерьян, не нашлось свободных мест. Пришлось идти ещё за несколько кварталов, в другое. Валерьян, ведя всё более и более непринуждённый разговор, рассказывал про однокурсников и товарищей, про их проделки в колхозе, про вызывавшего там всеобщую неприязнь аспиранта. Инна слушала с увлечением, иногда дурашливо всхохатывала, прикрывая ладонью рот.

В кафе, усевшись за столиком возле стойки, они проболтали часа два. Инна, словно оттаяв от историй и присказок Валерьяна, охотно шутила сама, и разговор их вязался уже совсем легко.

После кафе Валерьян отправился её провожать. Доехав на автобусе до начала Авиационной улицы, утыкавшейся здесь в мост, уводящий в Зареченский микрорайон, они сошли у приземистой жёлтой пятиэтажки. Однако у самого входа во двор Инна вдруг остановилась:

– Дальше я сама, ладно? – попросила она.

Валерьян удивлённо взморгнул.

– Да вечно у подъезда соседи сидят. До всего им есть дело.

– Ну так и что?

Инна, отведя конфузливый взгляд, выдавила:

– Ну, не хочу… не надо…

Валерьян, немного обиженный, приобнял её за спину, но когда прядь её волос обволокла его щеку, отстранился назад.

Инна подняла голову, посмотрела ему в глаза.

– Ты мне нравишься. Честно, – сказала она.

И, повернувшись, зацокала по асфальту каблуками туфель.

Ештокины, заметив, что сын стал надолго задерживаться после занятий и реже оставаться вечерами дома, насторожились. Валерьян ничего им не рассказал, будто и сам ещё сомневаясь в прочности завязывающихся отношений, а на родительские вопросы отмалчивался, либо сводил всё в шутку.

– Смотри, сессию не завали, – предостерёг его однажды Павел Федосеевич. – Лишишься стипендии – и цветы купить будет не на что.

Валерьян вздрогнул, неприятно удивленный отцовской проницательностью, но смолчал, глуповато и неестественно улыбаясь.

Павел Федосеевич без труда угадывал настроение сына. Многое в нём оказывалось удивительным образом созвучно его собственным настроениям, чувствам. Жизнь, казавшаяся до сих пор опреснённой, в чём-то даже постылой, начала, Павла Федосеевича, словно влюблённого юнца, пьянить. Центральные газеты он читал ежедневно, до последней страницы. Тех, что по подписке доставлял почтальон, ему более было недостаточно, и утром, перед работой, он обходил киоски и покупал ещё. Если же какой-нибудь свежий номер, расхватанный с раннего утра, достать не удавалось, Павел Федосеевич прямо вскипал.