Илья Лавров - Сказание с запахом ненависти

Долго ль, коротко ли, показался и Царь-город. Подивились русские воины такому чуду невиданному: башни, крыши, колоколенки – все блестит на солнце, переливается, все высоко над землей поднимается, в небо синее упирается.

Как увидели греки, что плывет на них туча кораблей русских, испугались, забегали. Да защитою был их город славен. Вот, казалось, и пролив, что до самых стен ведет, а поди в него войди. Натянули над водой греки цепь невиданную, а звено у той цепи, что колесо у телеги. И была та цепь от одного берега до другого.

Тут один из русичей побойчей других крикнул на все море синее голосом громовым, заглушил шум волн и ветра:

–– Навались, ребята, всеми лодьями! Силой русскою не порвем мы разве цепку!

Ухмыльнулся Олег в бороду, промолчал. Налетела туча лодочек на цепищу, гребцы пыжатся, веслами машут, лишь один Олег сидит на корме, задумался. Только ночь на землю опустилась, крикнул воинам своим Волх Всеславич:

–– А теперь-ка, молодцы, давайте к берегу!

Первым выскочил, ступил на землю, огляделся, взял славян помастеровитее с топорами, с пилами и исчез в ночи чужой, непроглядной.

Рассвело вот, смотрят греки со высоких стен: нет, как нет, на море суден вражеских. А на сушу посмотрели – что за чудо! Корабли по земле плывут, паруса ветрами утренними надуваются. То Олег, мудрец вещий, приказал все ладьи поставить на колеса. Сам же всю-то ноченьку кликал ветер северный со родной со стороны.

Удивило чудо греков, да на то у них было и свое чудо. Лишь приблизились ладьи русские да на два полета стрелы, показалось из-за стен пламя огненное, налетело на чудо-корабли, стало жрать их один за другим. Так у змея пасть разверзается, так он столб огня извергает, и летит огонь лакомиться деревом.

Тут воочию Олег и увидел, как бывало все на брани, на сражении. Тут и понял он, что ума его, что отваги русичей мало, – надо, чтобы и другие слушались да страху не кланялись. Первыми поляне побежали, те, что издавна свой Киев-город под кого непопадя отдавали. Великаны все, исполины, а блаженны духом, трусливы. За полянами другие вскачь ринулись.

–– Стойте! Стойте! – им Олег кричит. – Нам один путь от огня спастись – на стены! Лодий много – все не пережгут!

Те, предатели, не слышат, улепетывают. Тут и ладьи подогнал ветер ко крепости. Надо бы стремянки ставить да на стены лезть – а некому. Перебили греки малое число оставшихся русичей. А Олега схватили.

Привели русского вождя на поклон к василевсу греческому. Таковы слова василевс молвил:

–– Мы отпустим тебя, страшный волхв, не хотим брать греха на душу. Все равно теперь ты не жилец: иль хазары тебя казнят – знаем точно, или раньше ты от мук бесчестия помрешь – вон какой худой, очи от бессонницы красные. Догоняй своих дромитов, но сперва по обычаю побежденного ты прибей-ка щит свой на наши ворота. Слышали, и в твоей стороне есть такой обычай, чтоб ворота были крепче, неприступнее. А прибьешь – посмотри: и хазарский есть там щит, и хорезмский, и болгарский, и печенежский, и еще другие – мы уж и не помним чьи. Потому как не родилось еще народа, коий смог бы взять велик наш град Константинополь!

Усмехнулся горько Олег, василевсу ответил:

–– Не спасет мой шит этот город. И пяти поколений не умрет, как падут сии стены.

Испугался василевс такому пророчеству, да ближние его успокоили: «Это злоба, – говорят, – в волхве беснуется».

Вот прибил Олег Всеславич щит резной свой на царьградские ворота, и отпущен был на все четыре стороны. Шел он, шел, через три дня, через три ночи смог догнать свое войско. Чует, вонь стоит во стане – не продохнуть. «Что же они тут от страха в штаны наделали?» – Олег думает, да потом о мальчике смердящем вспомнил – знать, догнал их мальчик, на своих на кривеньких ножках. С духом ненависти бы да – на греков, но уж поздно. Как увидели воины своего князя, поклонились ему в ноги, повинились:

–– Ты прости нас, – говорят, – не послушались, побежали. Да зато теперь умереть мы за тебя готовы.

Им, винящимся, Олег отвечает:

–– Вот теперь и умрете. Вам ведь знамо: по хазарскому по справедливому закону побежавших смертью лютою казнят. Потому-то и пойдем мы во Хазарию свою смерть искать. Славы вряд ли мы теперь найдем, а вот честь свою нам вернуть надобно!

–– Так ведь мало нас, князюшко! Так ведь головы свои мы там положим!

Зыркнул гневно Олег Вещий на сказавшего – так и есть: полянин! Крикнул быстро, громоподобно:

–– А полян убить всех до единого!

Заревело войско радостно, вдохнуло ненависти, и давай полян резать, утешаться. Всю-то ноченьку их ловили да головы рубили, лишь под утро успокоились, повалились воины на землю сном мертвым. А Олег и тут не спал. Он давно устал до смерти, ведь с днепровских порогов глаз не прикрывал, не вздремнул ни разу. Вот сейчас, казалось, перед битвой великой последней спи-отсыпайся, да глаза не слушались, не закрывались. Понял он, что лишь со смертью он глаза закроет.

Тою ноченькой, когда спали все, подошел Олег Всеславич ко младому воину Свенельду. Тот из русичей был, да по малолетству под царьградскими стенами страху натерпелся, побежал, как все, за полянами. Спал Свенельд богатырским сном. Поднял руки над ним Олег Вещий, и забыл Свенельд, что было, да что глаза его видели. Помнит, шли на греков и по морю, и посуху.

–– А что дальше было, запоминай, – говорит Олег ему, спящему. – Испугались греки наших лодий, посуху плывущих, и смирились, заключили мир. И прибил я, Олег Вещий, свой щит на ворота царьградские в знак того, что взят этот город мною, – есть обычай такой у греков супротив обычая нашего. А потом пошел со всем своим войском победоносным на хазар – освободить славянскую сторону от дани тяжелой. Да пошел той дорогой, что в походы раньше ходил на северян и на радимичей, и где конь мой меня спас своею смертию от стрелы хазарской. Поклонился я тому коню любимому, его косточкам преданным, а из черепа его змея меня возьми и клюнь. И теперь ты меня мертвого во сне видишь.

И еще хотел Олег сказать о мальчике смердящем, о котором один-то он и знал-помнил, да еще волхвы догадывались ладожские. Есть, мол, мальчик такой маленький, ходит он по славянской земле на ножках своих от хождения кривеньких, источает тот мальчик дух мерзкий, запах ненависти, сеет злобу он за грехи прошлые, тяжелые. Да подумал Олег, что толку – все одно то дите никому не увидеть, не поймать. И не стал говорить.

Обратил Олег Вещий Свенельда во сне в зайца серого и пустил по степям, по лесам. Прискакал заяц к городу Киеву, перед стенами оземь стукнулся, превратился тут же в добра молодца и понес свою весть князю и княгине. Рассказал Свенельд, что знал о победе Олеговой, да о смерти его от собственного мертвого коня. А что с войском всем сталось – не знает.