АНАТОЛИЙ БЕСХЛЕБНЫЙ - Миллионщик

– Куда перепрятать? Говори, куда? Если в картошке нельзя, – торопливым шепотом произнес сынок-прохиндей, когда они уже закурили, отец

самосад, сынок – беломорину.

– Ладно, не гоношись. Теперь уж пусть лежат вылеживаются…

– И я так думаю.

– Это же надо удумать такое – взять колхозную кассу. Это уже, я считаю, по-свински. Людям начислили за их труды, а ты взял. Чем платить теперь будут?

– Это уж не наша забота…

– А чья же?

– Слушай, папань, ты что, в самом деле печешься, о государстве? Да в

их закромах, знаешь, сколько?

– Сколько?

– Воз и маленькая тележка… Горы золота, если конкретнее. Нам такое и

не снилось…

– В общем так… Аркаша приедет и там решим, что к чему и что по

чем. А пока – не рыпаться. И прежде всего надо успокоиться и перестать метать икру. Ниже травы, тише воды затаиться. Словом нас и нет на белом свете, будто мы сгинули. А спросят, брали? Отвечать не брали, спокойно отвечать. Они спрашивают повторно, и опять же, мол, ни сном, ни духом…

– Дурдом какой-то… Что ты плетешь, папань?

– Я говорю, как оно есть, сынок. Дело наше пропащее – такая ситуация.

Кожей чую – пропащее. Но все равно, икру метать ни к чему. Сесть на жопу и сидеть. Где-нибудь в уголку. А там видно будет, – постепенно обретая прежнюю деловитость, произнес Василий Тарасович. – Пошли, у меня там есть в заначке, тяпнем по рюмочке, а то как бы удар не хватил, очень уж нехорошо на душе, напряженно. Пододвинул, ты мне, сынок, проблемы. Зайдя в дом, они торопливо проглотили крепенький напиток, не закусывая. Мы, Кисляковы, вечные труженики… Испокон веков… И вот откуда-то белая ворона взялась, – ворчливо произнес Василий Тарасович, но уже без прежней злости, а несколько снисходительно. По, видимо, его нравоучительные речи не попадали в цель.

– И не ливером будем питаться, а копченой колбаской, – раздобрев после

выпитого крепкого самогона, произнес шустряк-сынок.

– Да тише ты, мать услышит, – прошипел отец, заговорщики прижимая палец к губам.

– Ничего, ничего, живы будем, не помрем, – излучая легкомысленность и бравый задор молодости, произнес «герой дня», даже и не замечая боли и тоски, застывших в глазах родного отца. – Жизнь продолжается. Не в первые, не мы последние. Подумаешь, невидаль какая – касса…

– Когда стемнело, Василий Тарасович в сумраке сарая, притулившись к к яслям рядом с коровой, начал неистово молиться. Никогда он не обращался к богу, но тут вынужден, был обратиться. Молитв он не знал и горя повторял лишь как заведенный, лишь две фразы: «Спаси и сохрани моего медвежонка так он звал своего сынка, когда он был еще маленьким. «И Пусть он больше, не ворует… Он не знал о том, что парторг тоже переживает за своего сынка. И тоже, почти по тому же поводу…

Двенадцать, часов ночи… В это время, не спали не только Рыбкин и его отец, но и парторг… Это была жизнь, ее извивы, ее проявления, борьба, так сказать, за существование, за продолжение своего рода, каждый пекся о своем родной кровинушке, подчиняясь вековечным родительским инстинктам…

Парторг… даже не хочется называть его по имени – просто парторг. нехороший человек с лисьими замашками, но с волчьей душой. Про таких говорят: мягко стелет, да жестко спать. За счет колхоза купил кооператив детишкам… Совершенно случайно он обнаружил, в ящике стола в комнате сына пачку денег… Сынок не стал, отпираться, тут же во, всем признался, сказал, что ходил вместе Рыбкиным в правление, но внутрь не залазил, а стоял «на атасе». И Рыбкин за это качестве благодарности дал ему пачку денег…

– Какая же ты тупая скотина! – горько-произнес парторг. Славка Промозглых. Закадычный друг Ивана Рыбкина. Похоронил брата, отца… Жил в одиночестве. Отчасти тоже был шустряком. Трое их было, друзей. Еще был Филателистов Борька Три друга, три разных судьбы, три разных характера. Славка хоть к слыл шустряком, но был грустноватым шустряком. И если эти двое были небольшого росточка, третий, Борис, был высоким и простецким до мозга костей Парторг по какому-то своему разумение из двух друзей Рыбкина вы брал почему-то Славку. Видать, под несчастливой звездой тот родился.. Одевшись, парторг торопливо, направился к его дому. Подойдя к его ограде, начал разбрасывать деньги направо и налево. Затек зашел к Славке дал ему сотню и прежнее:

– Храни молчание. Это в твоих же интересах.

– Какое молчание?

– Не перебивай, сейчас объясню… Короче тебя, наверное, скоро арес-

туют, но быстро освободят, все зависит, от тебя: oт твоего молчания.

– Да в чем дело-то, что-то я не врублюсь…

– Взяли колхозную кассу…

– А я тут при чем?

– При том, что вокруг твоего дома десятки валяются, словно какой мусор. Прямо хоть бери веник и подметай. Вот держи еще одну сотню…

– Зачем вы даете мне деньги, для чего?

– На такие прямо поставленные вопросы трудно ответить, по-лисьи уклончиво ответил парторг… Но просто так не дают… Там, в милиции просто молчи и все. Больше ничего от тебя не требуется. Отпустят. У них же никаких улик. В крайнем случае, я позабочусь, похлопочу… В моем лице ты получаешь на всю жизнь человека, всегда, готового прийти на помощь, всегда поможем и с угольком, и с дровами… «Можно даже и работенку интересную, выбить тебе… Или объездчиком или нормировщиком-нарядчиком – такую ставку можно пробить. Плевая работенка, а денежки пойдут, потекут ручейком…»

Славка первая жертва. Жертвами стали и отец, и брат средний. Да и сам парторг был надолго выбит из колеи… Когда ночной гость ушел славка несколько минут сидел на своей кровати, виде неподвижного изваяния, оглушенный и сбитый с толку… На конец выйдя из оцепенения, он встал, зачем-то начал искать веник. Не благоразумие взяло верх, и он вышел без веника, подсвечивая себе фонариком.

Несколько дензнаков ему и самом деле удалось отыскать, хотя… далеко не все – нервное напряжение и темнота сыграли: свою роль… Но и те несколько десяток у него отобрали потом при обыске, как общественные доказательства… Сглупил он, конечно, смалодушничал. Вместо того, чтоб швырнуть грязные деньги в морду парторга, он пошел поводу у негодяя. Но… не будем судить его строго, как говорится. Время было такое суровое, и парторг в деревне был фигуpoй немаловажной.

От Славки парторг уверенно двинулся к Широковым, жившим напротив к Рыбкину то есть…

– Короче, так, Тарасыч… – ночной визитер прокашлялся, чтоб снять охриплость.. – Сынок Ваш замешан… Мой – отчасти… Будем говорить без утаек, как оно есть, уж нам-то таиться ни к чему… По всем признакам его будут привлекать, а не моего – это Вы должна уяснить прежде все -го… Мой даже не прикасался к деньгам, всю операцию от :начала до конца замыслил и провел Ваш, а не мой. На него и все шары посыпятся. По логике вещей… Они стояли в сенцах в полнейшей темноте. Два отца. У каждого из них болела, душа за своего отпрыска… И все же Широков-отец продолжал оставаться человеком, хоть и испуганным и крайне растерянным вовсе не иудой, как это зачастую, случается с нами, когда беды нагрянут на порог нашего дома…