Владимир Сенчихин - Первое правило дуэли

– Как думаешь, амба?

Семен открыл глаза и с недоумением уставился на Тобохова. Тот прилег возле него и с тоской признался:

– Снега хочется. Я любил слизывать снежинки с ладони.

Помолчав, мечтательно добавил:

– Морозу бы сейчас, градусов под сорок.

– Сдурел? Тогда точно окочуримся.

– Есть такой костер, нодья называется, – объяснил Тобохов. – Два бревна снизу, одно сверху. Горят всю ночь, вертишься на лапнике, то спину подставляешь, то грудь. Кайф.

– Где бревна раздобудешь?

– Да их как грязи, – Тобохов указал на десятки столбов, аккуратно уложенных друг на друга. Поблескивая жирными черными боками, они красовались на солнцепеке. Сапожников со злостью уставился на кучу бесполезной древесины, завезенной с избытком, в отличие от воды. На костер и вправду сгодятся, но греться в такую дикую жару не хочется. А вот спалить умников в погонах, загнавших солдат как скот в раскаленную тьмутаракань, не помешало бы. Сапожников с жалостью взглянул на Тобохова: азиатские глаза с багровыми воспаленными веками до того сузились, что возникали сомнения, видит ли он что-нибудь или воспринимает мир внутренним взором, по памяти. Бедняга, каково ему, привыкшему к стуже, корячиться вдалеке от привычных сугробов. Семен, будь его воля, избавил бы северные народы от армейской тяготы, пусть оленей пасут и ночуют в чумах, какой толк от них, забритых под ружье? Они ведь, как дети, наивные и не приспособленные ни к дубоватой дисциплине, ни к безжалостным порядкам, ни к армейской бурде. А вот в выносливости им не откажешь. Сапожников взглядом оценил гору столбов. Усмехнулся.

Семен, пошатываясь, встал и направился к бочке с бензином. Нацедил ведро, второе подставил под бак автокрана. Расплескивал горючее экономно, чтобы вся гора древесины занялась единовременно. Хватило мозгов, чтобы заживо не сгореть. Изготовил факел из палки, обмотав ее ватой, надернутой из просаленного ватника. Но все равно прошибся. Хоть и стоял метрах в десяти, пришлось упасть ничком и отползти от нестерпимого жара. Когда добрался до Тобохова, тот восхищенно похвалил:

– Толковую нодью сварганил.

Рано утром солдаты проснулись от мощного рева. Сапожников выглянул в окно и увидел вертолет. Винты все еще вращались, поднимая легковесную пыль, из железного чрева машины вышли двое мужчин, на вид вполне гражданских. Они недоуменно озирались на догорающий костер, который продолжал извергать черный дым. Войдя в вагон, с диковатым любопытством долго взирали на солдат с пересохшими губами. Пилоты ночного рейса с высоты девять с половиной тысяч метров обратили внимание на странную яркую точку и сообщили о ней авиадиспетчеру. Тот связался с нефтедобытчиками, не случилась ли авария на скважине. Те опешили, поскольку буровые вышки располагались намного южнее, но на всякий случай выслали вертолет.

В родную часть Сапожников вернулся в конце ноября. Год пролетел – не заметил. Так и жизнь промелькнет, опасливо подумал Семен, вглядываясь в сумеречные тучи, грозившие снегом. Через КПП его не пропустили, дежурный долго изучал его документы, подозрительно поглядывая, как на шпиона, докладывал командованию, приглушив голос.

Замполит, майор Веретенников, толстый и обрюзгший, напоминал ленивца, слова выдавливал через силу.

– Я бы тебя, Сапожников, прямо сейчас демобилизовал, жалко, что таких прав не имею. Еле отбоярился. На тебя хотели повесить уничтожение государственного имущества, но когда речь зашла о десятке потенциальных покойниках, отстали.

Майор перевел взыскующий взгляд на потолок, будто пытался разглядеть подсказку, и попросил:

– До мая рукой подать. Больше не чуди. Хорошо?

Сапожников живо вскочил и бодро отрапортовал:

– Есть, товарищ майор.

Не срослось. Аккурат перед новогодними праздниками его срочно вызвали к детскому саду, закрытому на ремонт. Обуреваемый горькой обидой, Семен сел за руль верного автокрана и ударил по газам. Его выдернули из каптерки, в которой «дедушки» накрывали стол, изобилующий вкуснятиной: жареная на смальце картошечка, килька в томатном соусе, палка докторской колбасы и десять бутылок крымского вина «Альминская долина» в семнадцать заправских градусов, вызвавших тоску по Крыму. Подъехав к одноэтажному кирпичному зданию, построенному, вероятно, после нашествия Наполеона, он вывалился из кабины. Двое вояк азиатского происхождения, побросав ломы и лопаты, тараторили наперебой, но из мешанины незнакомых слов Сапожников выловил только несколько фраз: труба и мало-мало дергать. Он подивился, на кой ляд вызвали кран, но решил не терять времени. Поставив МАЗ боком к зданию, опустил прикрепленный к стреле крюк в неглубокую яму, вырытую рядом с фундаментом. Солдатики колдовали недолго. Радушно улыбаясь, начали тыкать в небо руками. Сапожников включил лебедку, стальной канат натянулся. Салажата нетерпеливо приплясывали, радуясь скорому извлечению из промерзшей земли диковинного предмета, перекрывающего подкоп под фундамент. Сапожников слегка придавил на газ. Выскочивший из ямы металлический цилиндр с хвостовым оперением взлетел выше крыши детсада. Бомба!

Выскочив из кабины на платформу крана, Семен крикнул остолбеневшим солдатам:

Ложись!

Но сам, поскользнувшись на обледеневшем железе, не успел спрыгнуть: бомба упала под задние колеса машины и взорвалась. Ударная волна хлобыстнула по ушам, зубы противно лязгнули, в глазах потемнело. Сапожников отключился еще до встречи с землей.

Семен оклемался через пару дней после операции. В честь такого события в палату заглянул главврач, кряжистый старикан, с белесой бородой клинышком и густыми как у Брежнева бровями. Скрестив на груди руки молотобойца, с отеческой любовью воззрился на пациента. Главврач, не доверяя штатному хирургу, сам провел сложнейшую операцию, извлек осколок, торчавший из левого желудочка сердца. Если бы он вдоволь не навидался таких тяжелых ранений на фронте, этот молоденький вояка вряд ли бы выжил.

– Ну-с, жертва немецкой бомбежки, как себя чувствуете? – поинтересовался главврач, присаживаясь на стул возле вернувшегося с того света солдата.

Сапожников попытался изобразить улыбку, но скривился от боли в ушах.

– Вас следователь из военной прокуратуры домогался, но я его отшил. Еще какой-то капитан с бульдозером на шевронах приходил, просил передать, чтобы ни о чем не волновались, обошлось без жертв, только автокран сгорел, но это мелочи. Так что набирайтесь сил, маму с папой вспоминайте, расстарались на славу, столько здравия вложили в вас при зачатии, что на десятерых хватит.

Через месяц в больничную палату, как змея, просочился капитан Синельников. На Сапожникова взирал сурово, как на дитя, оставшееся без призора и успевшее порядочно набедокурить. Присев на стул, любезно поинтересовался: