Георгий Левченко - Люди

А спать как не хотел до прогулки, так и не захотел теперь. Ещё в вузе заметил, если спишь днём, то часов так до двух ночи глаза потом не сомкнёшь, но сие не означает, что требуемое время сна сокращается, проснёшься раньше десяти – будешь весь день ходить сонным. Долгий сумбурный день подошёл к концу, сидеть и смотреть на этот убогий номер сил у меня не осталось, я выключил свет и лёг на кровать. Странно, почему выключение света действует как включение звука? Теперь я слышал чуть ли не всё, что происходило в гостинице: за стеной, у которой стояла кровать, разговаривали две немолодые женщины, это я понял по их голосам и по обсуждаемой теме – дочь одной из них оказалась несчастна в браке, в чём был виновен исключительно её муж; где-то неподалёку, скорее всего, в номере за противоположной стеной тихо играло радио, оттуда же время от времени слышалось перелистывание страниц и покашливание пожилого мужчины; по коридору иногда проходили люди, то в одиночку, то небольшими группами, разговаривая между собой в полный голос и не задумываясь, что, возможно, этим они мешают кому-то (мне) заснуть; в номере надо мной собралась компания, там часто ходили, доносился звон тарелок и стаканов, люди выпивали и закусывали, что-то отмечали, громко общались между собой, я ещё побоялся, что они станут танцевать, а потом заниматься сексом, но мои страхи не оправдались, судя по голосам, присутствовали только мужчины; также где-то рядом, точно определить не сумел, кто-то разговаривал на повышенных тонах, принципиально настаивая, чтобы ему сделали скидку «на брус», – какой-нибудь мелкий предприниматель (будь он крупным, выбрал бы гостиницу приличней), промышляющий мелким оптом, из-за грошей спорил по телефону с поставщиком, поскольку реплики доносились только его; прочие шумы было не разобрать, но над всеми ними довлели кабацкая музыка и гомон в ресторане, несколько раз прерывавшиеся руганью за углом, куда выходили окна моего пристанища, между его пьяными посетителями. Не помню, сколько часов я так пролежал, но шумы начали стихать один за одним. Замолчали надоедливые дамы за стенкой, выключилось радио, по коридору теперь ходили гораздо реже, только компания сверху долго не сдавалась, и ресторан регулярно выплёвывал культурно отдыхающих. Потом я отключился. Где-то среди ночи, внезапно проснувшись в полной тишине, я вдруг понял, что в двери кто-то стоит . Деталей чёрной фигуры в кромешной тьме я разобрать не мог, в коридоре было темно, перед тем как лечь я аккуратно задёрнул плотную холщовую занавес и свет с улицы в комнату не проникал, только белки глаз виднелись на лице незваного гостя. Я хотел закричать, поднять суматоху, чтобы фигура испугалась и исчезла, но вдруг понял, что не могу, я будто онемел от страха, голосовые связки меня не случались. Фигура заметила, что я на неё смотрю, и медленно, осознавая свою безраздельную власть надо мной, начала приближаться к кровати. Сердце билось всё быстрее и быстрее, я попытался встать и броситься к окну, чтобы выпрыгнуть из комнаты, всего лишь второй этаж – это я чётко помнил, но тело, как и горло, не слушалось, мне оставалось только смотреть в одну точку – белки глаз чёрной фигуры. Когда между ней и кроватью оставалось не более полуметра, я почувствовал, что моё сердце остановилось, ещё мгновение – и я умер.

Проснувшись утром неприлично рано, когда холодная заря только-только обагрила верхушки мёрзлых деревьев леса за пустырём, я, споткнувшись в темноте о стул, на который давеча повесил верхнюю одежду, первым же делом кинулся к двери, чтобы проверить, заперта ли она. Дверь была заперта. Я включил свет, чтобы посмотреть, нет ли на полу посторонних следов, но после того, как моя упавшая одежда собрала с него всю грязь, что-либо разобрать не вышло, следов оказалось много, до отхода ко сну я перемещался по номеру в ботинках да и сейчас стоял в них, определить, только ли они мои или же чьи-то ещё, было нельзя. В любом случае я успокоился, ведь торчал посреди номера живой-здоровый, вполне подвижный, и никто мне не угрожал.

Спустившись к завтраку, я вдруг к своей несказанной радости увидел за стойкой регистрации вчерашнюю «Ольгу» и то ли из-за ночного испуга, обострившего чувства, то ли оторванности от дома, ощущения потерянности и одиночества, регулярно посещавшего меня впредь, неожиданно осознал, лишь один раз взглянув на неё, что она – моя единственная, она должна стать моей женой, матерью моих детей, только с ней я буду счастлив, смогу связать свою судьбу, состариться и умереть с пониманием того, что не зря прожил жизнь. Обо всём этом я девушке, конечно, не поведал и никогда её больше не видел, однако в то утро подошёл к ней и, немного помявшись по причине абсурдности своего предположения, сказал:

«Знаете, мне кажется, сегодня ночью в моём номере кто-то был».

И неожиданно, к моему безграничному удивлению, она ответила:

«Это, наверное, Олежек, сын нашей уборщицы. Они живут на вашем этаже в комнате у душевых. Он иногда так балагурит, крадёт у матери ключи и заходит в номера, пугая постояльцев. Но вы не бойтесь, – улыбнулась «Ольга» неотразимой улыбкой человека с чистым сердцем, – он умственно отсталый и совершенно безобидный. У вас же ничего не пропало?»

«Нет, ничего не пропало».

Что выкинули мне на завтрак из окна на кухню, я забыл, также забыл, как вернулся в номер, как одевался «поприличнее», как выкладывал из сумки пластиковые контейнеры с маминой едой и как оставил их в номере, как спустился и сдал ключ, как стоял у входа в гостиницу в ожидании автобуса. По сути, я очнулся только в нём, Александр Владимирович давешним тоном видавшего виды престарелого ничтожества, которому уже нечего ждать от жизни, начал выдавать очередные плоские реплики, а я ему что-то отвечал.

VIII

Из-за шока, в котором я пребывал после ночного происшествия, бесполезное мероприятие, куда меня притащили, прошло без негативных впечатлений, быстро и незаметно. «Господи, ведь моя жизнь висит на волоске, висит постоянно и безопаснее не становится, я могу умереть в любую секунду от любого несчастного случая. И худшее в этом то, что после моей смерти ничего не измениться даже для родителей, останутся ещё брат и сестра, которые с готовностью продолжат наш бездарный род. Первое время они, конечно, погорюют, особенно мама, но жизнь продолжается, они возьмут себя в руки и пойдут дальше ради детей и внуков. Значит моя жизнь ничего не стоит», – размышлял я, сидя в толпе бесцветно одетых людей, которые о себе ничего подобного не подозревали. И как показывает моё теперешнее положение, я не ошибался, моя жизнь не имеет ни малейшей ценности.

Глядя на ряд серых спин перед собой, на серые лица в президиуме, на выступающего с трибуны, я должен был бы ощущать гордость и собственную значимость, присутствуя на важном мероприятии, на котором оказалось столько высоких чинов, однако и молодость моих лет, и впечатления прошлой ночи не позволяли трезво оценить своё положение, ясно смотреть вокруг, формируя цельное представление о происходящем. В окружающих я будто видел лишь разрозненные, наиболее примечательные детали. Огромный серый пиджак прямо из ворота произносил речь об инновациях (в выращивании и забое скота?) и народном благосостоянии, большая кожаная голова рядом с ним поддакнула и прибавила от себя «создание рабочих мест», тощие, длинные руки и ноги сели за стол на авансцене, рядом с ними, изогнувшись в три погибели, втиснулся неуклюжий прямоугольник в очках, две пары одинаково высоких каблуков попеременно поднесли им папки, после чего с потолка будто посыпался горох – зал взорвался аплодисментами. Я никак не мог отвязаться от впечатления, что присутствую на плохом спектакле, плохом не в смысле плохо поставленном, отрежиссированном или исполненном, но дурном, паршивом, нравственно нечистом, и собственным присутствием как бы предаю ему легитимности.