Алишер Мамасалиев - Уличные истории. Я проживаю удивительно странную жизнь…

Он смотрел на меня почти безразлично, и, кажется, его больше беспокоила портящаяся за окном погода, нежели содержание моей объяснительной. Вырвав листок у меня из-под рук, он положил ее в папку и, закрыв лязгая ключами, старый покрашенный в белый цвет сейф, почти по «Жегловски» произнес: «Короче, фраерок, слушай сюда, – он нас всех так называл, вообще, половину его лексикона составляла «блатная феня» и, если бы не его капитанские погоны, он вполне мог сойти за бандита. – Если до 10-го успеешь свалить, тогда считай, что тебе повезло, а пока свободен… отвернувшись к окну он потерял ко мне интерес.

Недолго думая, я организовал небольшие проводы для «районовских» и тихо улетел с осенним призывом служить в Забайкальский военный округ, город Читу. Не нужно, наверное, описывать, как год казарменной жизни, в дали от дома, изменили меня и моё мировоззрение. Это совсем другая, не менее захватывающая история, о которой я обязательно вам расскажу позже.

Так вот, когда я уже вернулся в Бишкек, нашего «блатного» участкового уже не было, вместо него с папкой на боку по району бегал молодой «старлей», только, что закончивший академию МВД. А как окончательно развалился Союз, так вместе с ним изменилось все, что нас окружало. Улица стала местом коммерческой торговли, а некогда родной район заполонили совсем чужие лица, так постепенно мой город превратился в общежитие.

Иногда, по случаю, вспоминая с друзьями наши былые похождения, мы вспоминали добрым словом и нашего участкового. Пусть и вредный был мужик этот капитан, но не было такого, чтобы он «шакалил»*, до всех на районе докапывался, если кто-то «дизилил»*, закрывал на сутки в «обезьянник»*, но никого из наших никогда не подставлял… а, времена тогда были смутные, начало 90-х, вокруг то черные «беспределили»*, то красные «постановили»*…

А сегодня встретил его случайно на вулканизации, почти двадцать лет прошло с тех пор. Смотрю – стоит передо мной Эрик байке, «аудишку» свою «бортует»*, уже лысый совсем, новые морщины на лице, седина на весках, чуть осунулся, и спрашивает меня про пацанов, кто где, чем занимаются, как будто это было в прошлом году, не забыл, оказывается, нас, почти всех помнит по именам… Рассказал он мне, что вышел на пенсию майором, живет теперь в пригороде, ведет свое хозяйство и что иногда «таксует»* в городе. – «Вот ведь парадокс, обратился ко мне Эрик байке, – я всю свою жизнь за бандитами бегал, а родного сына не уберег от тюрьмы, сидит сейчас за мошенничество, спасибо Всевышнему дочка вот помогает нам со старухой…».

Обменялись телефонами… «Ты, —говорит, – у меня в долгу остался, Алишер, помнишь?». Уже прощаясь, не отпуская мою руку, произнес он. «Помню, Эрик байке, конечно…». «Да ладно, это я так, реакцию твою хотел проверить…», – похлопав меня по плечу, он сел в машину и уехал.

Еду потом домой и думаю: а задержи он меня тогда, даже просто до выяснения всех обстоятельств, и не убеги я тогда на Байкал, где неожиданно осознал истинную ценность многих казавшихся мне тогда обыденных вещей, интересно, как бы тогда сложилась моя жизнь?..

Были раньше нормальные менты, надеюсь и сейчас есть.

(2014г.)

*Угро – уголовный розыск.

висяки – трудно раскрываемые уголовные дела.

черные – представители криминального мира.

шакалить – поступать подло, строить интриги и тд.

дизилить – вести себя вызывающи, хулиганить и тд.

беспределить – действия не подпадающие здравому смыслу, выходящие за рамки любых понятий.

обезьяник – камеры временного содержания в РОВД

постановить – заранее спланированные незаконные действия сотрудников правоохранительных органов, от слова – постановка.

бортует – меняет шины на автомобиле.

таксовать – заниматься частным извозом, от слова – такси.

Сегодня утром случайно встретил своего старого приятеля Сагына. Уже не помню, как он влился в нашу компанию, но точно помню, что однажды я очутился в необычном помещении с завешенным желтой от времени простыней окном, где пахло масленными красками, на паркетном полу, стопками прислонившиеся к стене, стояли картины без рамок, и эти кружки из-под майонеза с торчащими кисточками.

Сагын был сыном известного художника, в мастерской которого в студенческие годы иногда, чаще всего зимой, мы с пацанами собирались погреться. В годы моей молодости особо не было мест, куда можно было пойти, а зимой тем более когда на улице «дубак», любое помещение с отоплением для нас считалось как апартаменты. Не сказать, что мы часто там бывали, но по мере необходимости мы просили Сагына на ночь взять ключи от мастерской.

Чаще всего мы резались там в карты, иногда приглашали девчонок или, скинувшись, пили бормотуху… Сагын был не похож на нас, выросших из дворовой шпаны, ни внешностью, ни своим содержанием, но его почему-то тянуло к нам. Чувствовалось, что он через нас хотел компенсировать свои пробелы пацанской, дворовой романтики. Мы же наоборот, приняли его как раз за его неординарность и отсутствие понтов, хотя у него было чем понтоваться перед нами. Он с легкостью играл на клавишах Баха и на гитаре «лабал Битлов», знал английский и мог часами рассказывать о картинах великих художников импрессионистов, хотя до них нам было по барабану.

Мне импонировало в нем то, что он был не таким как все… очень раним, мог обидеться демонстративно и не разговаривать с тем человеком месяцами. Была в нем какая-то наивность и в тот же момент чувствовался какой-то стержень. Мы часто подшучивали над ним, так, по доброму, и могли вместе посмеяться над каким-нибудь его промахом, произошедшим при общении с девушкой, случайно оказавшейся в нашей компании.

Часто бывало так, что, он немного захмелев, устраивался где-нибудь на подоконнике и с интересом наблюдал за нами, стараясь запечатлеть что-то в своей памяти. Он был сыном своего отца, в его венах тоже текла кровь художника, и он видел все происходящее вокруг через определенную призму. Сагын редко нас рисовал. Кому-то он дарил скупые рисунки карандашом, что-то оставлял себе, чтобы потом нарисовать на холсте, а иногда он просто игнорировал нас, не отвечая на звонки или обходя нас стороной, и мы тогда гадали, кто или что могло его обидеть.

Потом неожиданно раздавался звонок и кто-нибудь из друзей «кричал», что сегодня вечером все собираемся у Сагына. И тогда мы снова собирались в мастерской как ни в чем не бывало, слушали музыку, записанную на кассеты, и пили «Жигулевское» пиво. А затем как-то Сагын пропал совсем, я потерял его из виду, и мы только иногда вспоминали о нем и о том, как весело проводили время в мастерской художника.

Это удивительное чувство, когда неожиданно встречаешься через много лет со старым приятелем. Навряд ли он считал меня своим другом, но я точно помню, что мы тянулись друг к другу, мне нравилось в нем то, чего во мне тогда не было, и наоборот, очевидно он во мне узнавал те качества, которые ему были несвойственны. Признаюсь, подозревая об этом, я иногда был к нему снисходительным, но еще раз повторюсь, мне импонировало в нем не свойственная нашему кругу принципиальность.