Александр Левин - Считать пропавшим без вести. Роман

«Бог дал, Бог взял. На всё Его воля!» – всё, что произнесла она за этот день. Её лицо изменилось. Первые морщинки легли под глазами, чуть стали поджаты губы. Но во взгляде появилась какая-то решимость. Она стала ещё усерднее в труде, не принимала опеки тёщи, а сама старалась её опекать. С Петей была ещё более страстна и одержима в их любви.

Тридцать восьмой год был и счастливым, и несчастным. В стране раскручивался маховик репрессий. «Враг народа» – было самое популярное ругательство в те годы. Им кидались и в магазинах, и на колхозных собраниях, в очередях. До тех, кого ещё не затронули репрессии не доходил весь ужас этого словосочетания. Они не слышали лязг наручников, скрип тюремных дверей, воя избиваемых во время допроса людей. Они не видели обречённости глаз, увозимых на полигон для расстрела арестантов. Они не понимали, что раз приклеенный на человека этот ярлык без следа будет снят только через долгие пятнадцать лет, за которые многие из арестантов загнутся от голода, вшей, побоев, каторжной работы в застенках ГУЛАГа.

В местной потребкооперации, начальником которой был брат Петра Василий, выявили недостачу. И не то, чтобы она была огромной (в каком магазине этого нет), но последствия в те годы были самыми трагическими.

«Земля слухами полнится», – говорят в народе. Хоть и не слышали «на воле» крики допрашиваемых в камерах заключения, но, каким-то образом, информация об ужасе, творящемся у следователей, доходила до людей интеллигентных, образованных. Василий это понимал, осознавал, никого из своих коллег и родственников подставлять под удар «карающих органов» не хотел. Ничего никому не сказав, просто пошёл в лес, надел на себя петлю и удавился.

Каково матери хоронить сына, каково братьям и сёстрам хоронить вдруг ушедшего брата? В городе шептались, «враг-враг», «проворовался», «недостача». Но, к счастью, дело не стали расследовать, а может, и вовсе такового не было. Просто нервы были напряжены, и свет чёрных воронков НКВД по ночам доводил людей до безумия.

Наконец, счастье пришло и в дом Петра и Анны Шевяковых. Летом родился у них мальчик, да черноволосенький, да уже и с кудряшками на голове. Бойкий мальчонка! Смышлёный. Володечка! В честь Ленина! А как же? Аннушкины глаза снова заулыбались, от сердца отлегло. Петя вечером часто брал сына на руки, чуть позже, качал его на ножке. Пел песенки, играл в «ладушки» с ним:

Ладушки-ладушки, где были?

– У бабушки!

– Что ели?

– Кашку!

– Что пили?

– Бражку!

– Попили? Поели?

Кшу – полетели, на головку сели!

Мальчонка заливался от смеха, поднимая ладошки над головой, радостно бегал по комнате, веселил бабушку Авдотью.

«Вот цыганённок шалый!», – подначивала его Аннушка, смотря в его карие глаза. Пётр приспособил Вовочке деревянный молоточек и тот с удовольствием стучал по принесённой деревяшечке, важно пыхтя и поправляя «заготовку». «Рукаастай! Весь в отца!» – гордо и протяжно говорила мать.

По Талдомской брусчатке грохотали телеги в базарные дни. Иногда одиноко, на радость детишкам, проезжала машина. Малышня и подростки гнались за ней, что было духу, но всё же на горке отставали. Талдом жил простой жизнью провинциального города, узнаваемый только по обувным изделиям местных артельщиков, да по тому, что «где-то тут родился Салтыков-Щедрин, революционный, надо сказать, писатель, который против царя сказку написал». Незаметно пролетела и закончилась советско-финская война, разгромили белофиннов одним ударом, «встречай нас, красавица Суоми» (про потери все молчали и какой ценой досталась нам часть Карелии), границы всё ж от Ленинграда отодвинули на наших условиях, писали газеты. Про то, что на западе собирается грозная сила, газеты не писали. А что писать? Сталин поддержал Гитлера, Гитлер поддержал Сталина. Мы им уголь, нефть, они нам станки, оборудование. ДРУЖБА!

В конце августа сорокового года родилась дочка-Верочка. Ну, уж такая хорошенькая, такая пригоженькая. Аннушка не выпускала её из рук, помятуя о судьбе Катеньки. От люльки не отходил даже маленький Володя, нежно гладя сестрёнку по розовым щёчкам, немного картавя, шептал «Ве-я». Молоточек был заброшен. Ему было удивительно видеть ещё одно живое существо в их комнате. Для ребёнка произошло чудо. Он был один, а теперь их стало двое.

Зимой, с декабря по начало марта было очень холодно, очень! Топили нещадно печку. Ветер дул не переставая, заметал улицы мелким снегом, мороз трещал у отметки мину сорок пять градусов. Многие обращались в талдомскую больницу с обморожениями. Кто-то по пути и замёрз до смерти. Дома укутывали Вовочку, в три пуховых платка – Верочку. Кабы не простыла, Аннушка обвязывала себя платком крест на крест, чтобы не застудить грудь. Но справились, в конце марта зазвенела капель, в апреле у Юдино вскрылась ото льда Дубна и весна ворвалась в Подмосковье. Начали готовить землю к посадкам. Опилили замёрзшие фруктовые деревья, их почти и не осталось.

Июнь сорок первого на исходе, Верочка делает первые шаги по комнате, но всё же ещё просится на мамины руки. Бабушка Автодтья, нет-нет и побурчит на Аннушку, что, дескать, приучила дочь к рукам. А та – всё улыбается, отшучивается: «Ну что вы, маманя, всё хорошо! Эна, уже и ходит. Ну и побалУю я ещё. Посидит на ручках, чай не убудет!»

Вошла пшеница на полях, картошка проклюнулась. Клубника в огородах стала приобретать красноватый оттенок. Уже прошли первые грозы, но тут грянула другая гроза, кровавая, страшная.

Петя вспомнил до мельчайших подробностей тот самый последний мирный день в их с Аннушкой жизни. Солнышко поднялось с востока, предвещая жаркий воскресный день. Ещё в субботу решили проведать брата Сергея и его жену Ксюшу в Кривце, съездить к нему, затариться медком, искупаться в Дубне, посидеть под цветущими липами, да половить рыбки на реке. Дружны они были с братом. Дети ещё сладко посапывали, а они с Аннушкой уже стали собираться.

Петя сходил на площадь, договорился с извозчиком, чтобы он подогнал свой тарантас к дому. Положили в кузовок вещи и гостинцы, часов в десять тронулись. Солнце уже припекало вовсю, ехали лесом часа два через Пановку, через бывший их хутор, который стоял теперь позабыт-позаброшен. Он всё показывал сыну на обветшалый дом, с галочьими гнёздами, да колодец с журавлём около. «Вот, сынок, я тут жил, и бабушка твоя жила и братья-сёстры мои. Хорошо жили, дружно. Башмаки чинили, да скотину пасли, грибы-ягоды собирали. Смотри!»

Маленький Вовочка смотрел на дом во все глаза, ему было чуть жутковато. Он ближе прижимался к отцу и ухом, через одёжу, слушал его «унутренний» голос. Верочка, пригревшись на Аннушкиных руках, посапывала и не обращала никакого внимания на дорогу и разговор.