Ярослав Шумахер - В тени каштана. Миниатюры

– Тссссшшшшш, не говори так громко, моя маленькая фея, доктор сказал по возможности исключить эмоциональные всплески, громкую речь и побольше пребывать тебе в тепле и покое; фруктовые чаи с малиновым и абрикосовым вареньем для твоего сердечка, и еще парное мясо и бульоны, шоколад, мороженое, спиртное придется исключить из меню пока.

– Гуми, я тебя таким вижу впервые, вернее, ты был один раз таким, когда забирал меня из детского дома… ты так напуган, правда? Какой-то обморок, я даже не успела ничего понять.. хих.

– Зато я теперь многое понял.

– Ты правда боишься? Неужели ты боишься меня потерять, Гуми?.. На тебя это совсем не похоже.

– Лил, прости меня, прости меня (почти плача), все… все будет хорошо, мы поедем в Лондон, мой литературный агент все устроил, Джекобсон, помнишь Гарри?.. Неважно, ангел мой, успокойся, ты поправишься, ты просто устала, я позабочусь об этом.

– Гуми, я буду падать в обмороки каждый день, как я раньше до такого не додумалась, ими так пестрят пьесы, я их презирала, это же гениальный чисто женский прием и очень действенный маневр.

– Лил, ты должна прекратить теперь дурачиться, я не на шутку переволновался, может, это волны такие или час пик, я не знаю… мы летели сквозь пыль городских улочек… пока… потом… там в прохладе парка у воды, Лил, я осознал, что никого так не любил, как тебя, что никого так не люблю, как тебя, и никогда не полюблю… один Бог или дьявол помнит, что слетало с моих губ… какие молитвы я ниспосылал всевышнему, чтобы ты пришла в себя, а неровная ниточка твоего пульса ожила. Лил, ты помнишь, как я целовал тебя, твою бледность, твои холодные виски? Лил, я чуть не лишился рассудка, пока ты спала.

– Я спала? Не знаю, Гуми, я, конечно, могу внять твоим словам, но я ничего этого не помню. Помню лишь, как провалилась в прохладное глубокое озеро, огромные кувшинки надо мной выстроились в загадочные переплетения и закрыли солнечные лучи, я поплыла по песчаному дну вниз, дальше и дальше… пока течение не вынесло меня на берег, а там я услышала необыкновенные трели незнакомых птиц, песок такой нежный и мягкий, и еще так легко было дышать, так приятно было дышать, птицы пели и пели, на меня садились стрекозы и щекотали мне нос, я спала… а потом меня разбудил какой-то пес, он лизал и лизал мне лицо, губы, щеки, лоб… я отворачивалась от него, но он вновь меня находил и продолжал лизать, а когда я открыла глаза никакого пса не оказалось, лишь ты, такой удрученный, такой понурый и несчастный, Гуми, вот, что я видела.

– Лил, отдыхай, пожалуйста, я принесу тебе чая, ты должна уснуть, завтра мы еще задержимся на денек, может быть, сходим вечером на пляж… Ты должна набраться сил и терпения. Все наладилось, верь мне, ангел мой, верь мне, я ЛЮБЛЮ тебя.

– Я хочу поехать в Лондон, Гуми, я хочу поехать в Лондон завтра же, я соскучилась по Гарри… кх… кхк.. орн… прж… ает

(Гуми осторожно зажимает ей ладонью рот и прикасается губами к её причесанному виску)

– Да… да… да, мы поедем в гости к Гарри, а теперь спи, моя золушка. Ааааа-уууу!!!

(Лил кусает его за палец, Гуми одергивает руку)

– Не называй меня золушкой!!! Терпеть не могу эту сказку!

– Ладно-ладно, моя вишневая косточка, только успокойся же, наконец, и отдыхай, прошу тебя.

(Гуми, стоя на коленях, поправляет выбившиеся подушки и берет слегка остывший чай, чтобы передать его Лил, она гладит его лицо, её глаза лучатся нежностью, они вот-вот подернутся приятной дымкой сонного забытья, но сначала она потянется к нему, чтобы поцеловать его неровную щеку, что-то пробормотать на том интернатском наречии, которое Гуми так никогда и не усвоил… выпить послушно чай и потом уснуть ангельским сном).

– Лил, ты все еще здесь?

– Нет, я уже ушла, – голос из уборной (…)

– Лил, а Лил, ведь осень вновь, и пора, знаешь, мне в руку сегодня упал желтый лист, его подняло ветром с земли – так забавно, он ровненько лег в мою ладонь.

– Ты – счастливчик, Гум, я это всегда знала.

– Я подумал, Лил, ты как-то упоминала об ортанзе, помнишь? Проклятые поэты…

– Нет, в последний раз ты отправился за золотым руном и я тебя не видела почти год.

– Лил, вишневый град косточек, не сравнится с твоей беспринципностью, ты обязана мне теперь помочь отыскать ортанз!!!

– Хих, у тебя кризис или как тебя прикажешь понять?

– Мы возьмем лодку и спустимся по карельским рекам в обитель призрачной Туле! Я все придумал, у меня есть карта и руно.

– Что?! Ты сумасшедший, кормить комаров в Карелии?.. Нет, дорогой, это не для меня, без горячего кофе, питаться рыбой и грибами, зажаренными на вертеле, хих…

– Лил, ты стала чересчур изнеженной – дорогие автомобили, рестораны и гламурные подонки, которые ни на что не способны, кроме как отнимать у тебя драгоценное время, ты совсем забыла обо мне. Лил, мне очень трудно сейчас.

Она вышла из уборной в полупрозрачной накидке из органзы, белые лепестки ее конусообразных грудок собрали на себе небрежный каскад сиреневых завихрений, подведенные глаза и губы фиолетовыми тенями напоминали аметистовые россыпи на коже форели.

– Лил, что это, ты похожа на тихоокеанскую устрицу, побывавшую в пасти мурены, ты собралась куда-то пойти в этом наряде?..

– Нет, я собралась сплясать в этом наряде на твоей могилке, поросшей фиалками…

– Это невообразимо оригинально, знаешь, ты будешь нарасхват среди зверски голодной птенчиково-пушечной братии.

– Не утрируй события, завистливый фетишист, я всего лишь экспериментирую с некоторыми идейными композициями.

– Лил!

– Молчи, следующие слова мне известны.

– Правда?..

Он подхватывает ее и увлекает на мягкие матрасы роскошной кровати, простирающейся на долгие-долгие мили, русла и рукава, с бесчисленными балдахинами греческих божеств и царственных животных, и вот нескончаемая американская горка этой чудо-кровати все же замирает на краешках губ их затянувшегося поцелуя.

– Лил…

– Я знаю…

– Я никуда тебя не отпускаю…

– Ты же знаешь, я все равно уйду.

– Нет, не уйдешь, не сегодня, а завтра мы отправимся на поиски ортанза.

– Ты решил меня скормить комарам или омарам, кому на этот раз?

Он лихорадочно целует ее нос, губы, лицо, глаза – он впивается в ее нёбо своим языком и уже ничто не может сдержать этого спрута страсти, этого змеиного кровавого ринга атлетических тел сотней гладиаторов, ламий, блудниц и метательниц дисков. Лил отрывается от него и начинает неистово хохотать, она заворачивает его голову в выбившуюся органзу и остатки ее запихивает ему в кратер рта, она прижимает его лицо к своей ангельски белоснежной груди, и он начинает рыдать крокодильими слезами счастья и несбыточной радости, рыдание преобразуется в рёв гризли, в вой волков и сирен, начинают дрожать и лопаться стекла в доме и сотни люстр падают с потолков, размельчаясь на тысячи хрустких хрустальных осколков, они катаются по этим осколкам и плачут от счастья соития и причастности.