Ярослав Шумахер - В тени каштана. Миниатюры

Гум несколько сконфуженно оседает, округлив глаза с явным переигрыванием и чересчур удивленно, будто только что ничего и не произошло, однако несказанному удивлению его нет предела.

– Как?.. Тебе ведь нравилось это всегда, моя косточка.

– Да, да, ты наступаешь как раненый носорог, и вовсе мне это не нравилось, это нравилось тебе, и не делай таких глаз, будто проглотил блюдце.

– А как тебе нравится тогда, как мне наступать? – вопрошает изумленный Гумбольд.

– Ну, вовсе не так, я, конечно, же тебе подскажу милый, только ты меня послушайся и не сопротивляйся, ладно, должен же кто-то открыть тебе глаза на женщин! – Лил озорно улыбалась, что-то прикидывая в своей ангельской головке.

– И-и-и?.. – Гум вконец опешил, и это «и» уже походило на стон голодного койота.

– Ха-ха. Ну, что ты так реагируешь? Я просто тебе хочу помочь – Лил это начало забавлять.

– Помочь?.. Ну, хорошо, давай я послушаю тебя, – ретировался Гум.

– Вот и отлично, дорогой… Для начала встань к стене, навались на неё и двигай, ну, представь, что стена это гора, а ты Самсон или Геракл, пытающийся её сдвинуть, чтобы освободить путь бедным лаосским девушкам, заблудившимся в лесу. Да, да и скинь с себя одежду, чтобы она не стесняла твои могучие потуги.

– Лил?.. Ты издеваешься надо мной? Зачем все это?

– Ну, сделай, как я прошу, так надо, толкай стену, переминайся, толкай ее вверх и в сторону, я хочу смотреть на твое тело, глупыш.

– Ну, хорошо, – Гум скинул одежду, – нет, трусы оставь, ведь нам не нужно никого смущать, правда?.

Гум навалился на безучастную стену, согнутыми в локтях руками он тщетно силился её сдвинуть, ноги стали скользить по паркету, он подседал и пытался направить силу снизу вверх, теперь уже руки скользили по стене, его спина и плечи ходили ходуном, бугрясь мышцами, ягодицы врезались в трусы, подобно массивным гирям.

– Ой, как здорово, – Лил как ребенок присела на кровати и хлопала в ладошки с растопыренными пальцами.

– И… долго так мне бесполезно напрягаться?.. – взревел Гум.

– Все достаточно, ты молодец, правда.

Он отошел от злосчастной стены и повернулся к Лил, в ночной сорочке с длинными ногами она лежала на кровати, опершись на локти, и сверлила его своим гипнотическим взглядом. Гум встал коленом на кровать и хотел было приблизиться к этой вздорной шалунье, но тут же молниеносным копьем в его грудь вонзилась ее нога, чуть согнутая в колене.

– Нннет, подожди, это еще не всё, – сладко заговорила она и повела одной бровью.

– Как? Разве лаосские девушки не спасены?..

– Ну, только отчасти, – ехидно заулыбалась Лилит, – скажи, тебе нравятся мои ноги? – и она стала попеременно барабанить его в грудь острыми носками, будто там была не грудь, а цирковой шар, который таким образом гимнастки подбрасывают и удерживают в воздухе.

– Да… что за вопрос, у тебя самые стройные прекрасные ножки, и ни одной лаосской девушке и не снились такие ангельские ножки, моя коварная фея.

Лил положила одну ногу ему на плечо, кажется, она была ими тоже довольна, и Гум стал целовать её лодыжку, он нежно взял в руки это древко копья и целовал его теперь. Лил засмеялась.

– Покусай мне лодыжки, только нежно и не вздумай оставить следов…

Гум целовал и нежно покусывал лодыжки, добравшись таким образом до колена, он украдкой бросил взгляд на Лил, довольству которой, казалось, не было предела; несколько раз он поцеловал её колено и пустил руки по её бедрам к чреслам.

– Ай-яй-ай… нннет, Гумичка, руки тебе не нужны, – давай их свяжем, чтобы ты их не распускал, и Лил резко выдернув пояс из висевшего на стуле халата, попросив при этом Губмольда повернуться к ней спиной, туго связала ему руки.

– Всё, теперь поворачивайся и продолжай, ты душка сегодня ведь, правда?.

– Хорошо, я душка сегодня, – укоризненно произнес Гум.

Гум стал целовать её бедра с внутренней стороны, без рук ему приходилось ловить равновесие, и порой он просто тыкался в них носом, чем возбуждал смех и поясничание Лилит, таки с горем пополам он добрался до чресел.

– Сними с меня трусики, – бойко прикрикнула Лилит.

– Как? Дорогая, я не могу, ты же связала мне руки, – бормотал Гум.

– Ну, прояви изобретательность, Гуми, тока смотри не сними их вместе с моей кожей.

И вот Гум зубами стал осторожно поддевать и стаскивать с нее неподатливые трусы, он все же неловко цеплял Лил за кожу, и тогда она содрогаясь телом и ахая вырывалась, призывала его быть аккуратней.

– Ладно, я помогу тебе, это невозможно больше вытерпеть, – и одним движением она подогнула ноги, а другим сдернула трусы, которые тут же улетели куда-то в угол комнаты.

– Теперь самое главное, Гуми, я хочу, чтобы ты поласкал меня.

– Ну, кто бы говорил, а я и не сообразил сразу, – несколько досадно произнес Гум.

– Ну, прекрати, будь умничкой, мой зайчонок, – и она потрепала его по щеке, – представь, что там раскаленные угли и целуй, отрывисто и быстро, чтобы не опалить себе губ, много-много и часто-часто, твои поцелуи – заячья оторопь, барабанная дробь и нежная шрапнель.

– Ухх, и где ты нашпиговалась такими терминами, дорогая, я в шоке, и только это… – он не договорил, Лил положила ему пальчик на губы, и это было знаком к началу.

– Ах… постой, совсем забыла, целуй как бы на одном дыхании, разбрасывай как горох свои поцелуи, а потом я подам тебе знак, ну, это, наверное, будет такой продолжительный а-а-ах, хорошо, Гуми?

– Угу.

И Гум принялся наносить свои поцелуи, как тайнопись шелкографии; Лил порой увертывалась и не давалась ему, но он неистово продолжал осыпать её чресла ласками, барабанная дробь учащалась и учащалась, а его пульс возрастал, Лил уже перестала извиваться, подставив себя под этот не щадящий град поцелуев. Гум в агонии все чаще попадал и попадал в её сочащиеся губы… и наконец:

– А-аааа-х, – Лил чуть вздрогнула, и из её грудины вырвался легкий протяжный стон.

Гум в то же мгновение оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха ибо требование Лилит было не дышать, и он, побагровев, втянул могучими легкими столько воздуха, сколько хватило сил, на его лбу проступила испарина. Лил тем временем уже пришла в себя.

– Дорогая, что это было? Я ведь мог задохнуться, наверное, – забеспокоился Гумбольд.

– Да, брось… это был катарсис, инстинкты тебе не дали бы задохнуться, ты прелесть я не думала, что у тебя получится, но ты справился.

Гум несколько взвинченный повел шеей, потом плечами и хотел было почесать себе предплечье, но вспомнил, что руки его все еще связаны.

– Лил, я устал уже, это, конечно, забавно, катарсис и прочее.

– Ну подожди, еще не все, тигренок еще чуть-чуть… как говорил Багратион, «тяжело в ученье – легко в бою», – продолжала капризничать Лил.