Джет Ривер - Ненаписанное письмо

И мы пошли ко мне домой.

Теперь же ко мне обращался Крис:

– Ну что? Идем?

– Да, идем.

Я взял за руку Мали. Вчетвером мы вышли из бара.

Рассвет еще не подобрался к небосклону, но улица немного очистилась, толпа поредела. Мы брели вдоль основного потока, затем свернули в проулок. Здесь было темно и узко. У закрытых дверей жилищ обосновались на ночлег собаки. Одна из них пробудилась в надежде выпросить какой-нибудь еды. Мали погладила псину. Меня это тронуло, но вместе с тем вызвало чувство брезгливости. Мы пошли дальше.

Крис привел нас к частному дому, где сдавались комнаты. Он знал хозяйку и быстро договорился с ней о цене. Хозяйка проводила нас внутрь своего постоялого двора. Ни в одной из комнат не горел свет, и я решил, что, возможно, мы единственные гости. Но быстро разуверился в этом, когда шагнул через порог: там скопилось не меньше двух десятков пар обуви – от совсем детской до безразмерной и бесполой, похожей на стоптанные лапти крестьян. Нас не просили разуваться, да и желания такого не возникало при виде немытого кафеля как в старой больнице.

Крис и Нок уединились в комнате за кривоватой голубой дверью с огромной щелью понизу. Меня и Мали оставили в каком-то чулане на втором этаже, где потолок срезал пространство покатой крышей, отчего маленькая комната казалась вдвое меньше. При входе стоял умывальник с узкой полоской зеркала, приклеенного на скотч, и холодной водой. Дальше болталась шторка из куска простыни, нанизанная на жесткую проволоку, а за ней – кровать без ножек, состоящая из одного толстого матраса, набитого сеном и затянутого в брезент.

Я включил свет и огляделся. При входе мне показалось, что плата за ночлег совсем крохотная, но теперь-то я понимал, за что плачу. В комфорт постояльцев здесь не было потрачено ни одной лишней копейки. Если мусорную корзину в углу можно с огромной натяжкой назвать удобством, то она была тем немногим, за чем тут действительно ухаживали – корзина была пуста. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, я понял, что и белье на матрасе недавно стирано. Конечно, не было никакой гарантии, что сделали это сразу после последних визитеров, но пахло сносно.

Внезапно меня одолело тяжелейшее смятение.

Силуэт Мали резал серо-синий отсвет ночи так неестественно и гнусно, будто хотел отсечь мне голову. Я вовсе не испытывал неловкость или таинство предвкушения, какие чувствовал, ведя впервые в постель тебя, Марта. И это не было стыдом обнажения и страхом за свои способности, как логично предположить в такой ситуации.

То было нечто другое…

Мужчины и женщины могут говорить, что угодно о сексуальных опытах, но мало для кого секс – настоящая обыденность, если, конечно, речь не идет о проституции. Даже в многолетнем браке у секса есть вкус, но люди насильно заставляют себя ничего не чувствовать, потому что испытывать наслаждение – это тоже труд. А вот страдать или безразличествовать ничего не стоит.

И дело тут не в любви. Любовь – слишком обширное понятие, им можно объяснить при желании совсем все.

Я любил тебя, Марта. И люблю до сих пор. Но если бы желание твоего тела и любовь к тебе были одним и тем же, это чувство давно бы изжилось и пропало. Они не были одним. И не существовали по отдельности.

Я помню, как входил в тебя и учился дышать с тобой в такт. Может, я и не был самым феерическим твоим любовником, зато я был твоим. Мне нравились твои руки на моей спине. Нравились следы твоей губной помады на моей шее. Знаю, у многих такие проявления страсти вызывают отчуждение. А я разглядывал их как ордена.

– Куда ты смотришь?

– Ты меня оцарапала.

Ты сидела голая на кровати за моей спиной, я видел тебя в зеркале на шкафу. Ты казалась маленькой и прозрачной, потому что солнце делало светлой всю тебя – волосы, руки, колени. Белое одеяло и белые подушки превратились в дым. Ты купалась в нем с торжествующей небрежностью.

– Ох, прости…

– Ты же не специально.

– А что если специально?

– Тогда тем более не извиняйся.

Длинные коричневые пятна с чернильным отливом иногда появлялись у меня в тех местах, где ты надолго останавливала поцелуи. Но они светлели и пропадали уже к вечеру, если мы наслаждались друг другом с утра. Или же к утру следующего дня кожа становилась чистой, первозданной и гладкой, если выдавалась нам бессонная ночь.

Чуть свет проснувшись и осмелев, ты поддевала волоски у меня на груди ногтем указательного пальца и спрашивала:

– Давай сбреем?

– Нет, Марта, нет!

Наша квартира была мала, еще меньше второго этажа дома, где я находился в данный момент, так что сбежать от тебя я не мог, как бы ни пытался. Впрочем, я и не пытался. Только делал вид, что пытаюсь.

Сейчас же я делал вид, что хочу остаться, а в самом деле сбежал бы без оглядки, отвернись Мали всего на секунду.

Она спросила глазами, в чем дело. Я пожал плечами, стал расстёгивать рубашку. Подумал и застегнул все пуговицы обратно. Мали начала недовольно ворчать что-то на своем языке – шутила ли, пыталась ли спорить – я не разобрал. Понял только, чего она хочет, когда, подойдя, она наглым образом обыскала мои карманы.

– Да, да, – успокоил я ее. – У меня есть презервативы, – и показал купленную пару часов назад пачку.

Мали улыбнулась и села на матрас в ожидании моих дальнейших действий.

Я почему-то засомневался, что ей действительно есть девятнадцать, но хотя бы не было сомнений в том, что я у нее не первый турист.

Чтобы немного оттянуть момент, я попросил Мали сходить к умывальнику и протереть тело. Никакого неудовольствия это не вызвало. Ушла она скорее с радостью. Наверное, ей показалась естественной просьба о дополнительной гигиене.

Местные девушки часто отираются полотенцами из-за жары, а не по прихоти клиентов. Они лишь кажутся неотесанными и дикими. Но все несколько сложнее. Европейцы только кличут себя цивилизованными, полагая, что их цивилизация – вершина культуры. На самом же деле, мы по-своему грязнули.

Раз уж на то пошло, мы с тобой, дорогая Марта, нечасто вспоминали в первую очередь о душе и иногда бросались в сладострастие, едва достигнув порога квартиры, а иногда – еще раньше.

Помню, однажды летом мы преодолевали длинный маршрут по трассе от нашего города к соседнему маленькому городку, где я придумал организовать пикник.

Я открыл все окна в машине. Ветер ухнул в форточки и расшевелил все легкодоступные предметы: мои и твои волосы, короткие рукава рубашки на мне, страницы журнала на заднем сидении, но особенно – твое платье. Оно завертелось и ожило целиком.

В пройме без рукавов стали проглядывать твои груди, кокетка подпрыгивала к шее, а подол взлетал высоко к талии, будто бы издеваясь над деланым приличием.