Джет Ривер - Ненаписанное письмо

А ты кричала в ответ:

– Нет! Нет! – ты очень быстро поддавалась панике.

Так же легко, как мгновение назад ты плясала посреди бульвара в цветочном венке, я мог обнаружить тебя в слезах под ближайшим кустом. Оба чувства ты проживала одно за другим, даже несмотря на их вопиющую разницу. Я не мог не радоваться, видя тебя счастливой, но не мог не тревожиться, что вслед за этим маятник твоего настроения прочертит новую резкую дугу, и все обернётся крахом.

Потому я и пытался выстроить для тебя наш спокойный уютный мирок с мягкими стенами и коврами, без острых углов, без хлестких перепадов. И, когда мне это немного удавалось, ты начинала скучать. В глазах окружающих я выглядел подкаблучником, в твоих – занудой.

– Я устал… Чего ты хочешь, Марта?

– Я хочу в Париж.

– В Париж?

– В Париж.

– Хорошо, давай отправимся в Париж.

Ты подскакивала на месте, кружилась, сверкала улыбкой: «Париж! Париж!», держа билеты, которые я принес, но потом вдруг замолкала и дальше звучал душераздирающий вопль:

– Ты подумал, на что мы туда поедем?! Как можно быть таким безответственным?! Если хочешь – езжай сам в свой Париж! Не держу! Поимей их всех… как их там?.. Ах, да, куртизанок! Так по-парижски зовутся шлюхи?! Ты даже не понимаешь, каково мне!

Ты потеряла работу. Я тебя не винил. Я хотел помочь. Но порой у меня просто раскалывалась голова от того, что твой мир никогда неидеален.

Моя дорогая Марта, где находился край той ответственности, когда заканчивались «мы» и начиналось «каждый сам за себя»? Я просил довериться мне, просил не делать поспешных выводов.

Давясь рыданиями, ты требовала немедленно уйти.

– Ты этого хочешь?

– Хватит! Оставь меня в покое!

– Хорошо, – говорил я и открывал входную дверь, слыша, как ты плачешь еще громче.

– Уходи!!!

Я уходил и возвращался через десять минут. Ты наскакивала с порога и целовала так горячо, что становилось больно губам.

– Как хорошо, что ты не ушел! Я этого не хотела…

Если смотреть под таким углом, в этом контексте – что именно я, да, я всегда уступал тебе, всегда первый шел на мировую – получится, что я и был подкаблучник. Но в таком случае меня это не обижает.

Уступать и мириться должен не тот, кто чувствует больше вины, и не тот, кому нужнее, – нужно было всегда нам двоим. А тот, кто готов именно сейчас решить за двоих и остановить бурю. Ведь я с уверенностью могу сказать, что ты уважала мое мнение, часто советовалась со мной, а я этим дорожил. В некотором смысле я заменил тебе отца, которого ты никогда не знала. Моя забота была тем инструментом, с помощью которого ты смогла ощутить, что не одна в этом мире.

И пусть ты никогда не говорила этого прямо, но я чувствовал твое презрение к мужчинам, к их слабостям, которых не меньше, на самом деле, чем у женщин, к их общественно принятой силе, которую сложно оспорить. Ты просто не могла свыкнуться с той мыслью, что сильный только по праву рождения, мужчина способен сломаться, и что тебе просто не повезло с первым представителем.

– Неправда, – говорила ты совсем спокойно, подставив кончик носа под тлеющий аромат домашнего кофе, – я знаю, что мой отец – не эталон. Ты просто не был женщиной, Джет. Тебе никогда не отказывали в работе, потому что у тебя есть вагина. Тебя не хватал за задницу пьяный тип в трамвае. Тебя не бросал бойфренд, потому что гинеколог запретил месяц заниматься сексом.

– У мужчин свои проблемы.

– Какие? – ты закатывала глаза, демонстрируя всю бесполезность нашего спора. – Армия? Стояк по утрам? Поверь мне, я с радостью бы пошла хоть на войну, лишь бы не знать всего этого.

– Марта, – говорил я, – ты права в одном – я не был женщиной. Но и ты не была мужчиной.

– Очень зря! – вроде бы шуткой, но без улыбки восклицала ты. – Я бы уж навела порядок!

– Ты хотела бы стать мужчиной?

– А почему нет?

– Потому что тогда мир потерял бы свою самую прекрасную женщину.

На это ты улыбалась, не поверив ни единому моему доводу, ни одному аргументу, но доверившись лично мне, моему стремлению быть с тобой.

Ты бежала ко мне, если кто-то тебя обидел. Плакала и проклинала того человека, даже если это была твоя лучшая подруга. Ночью ты засыпала на моем плече, а просыпалась в другом краю кровати, тем не менее, крепко сжимая мою руку.

Но и этого доверия порой оказывалось мало.

Разнервничавшись, наревевшись, ты гнала по кругу одну и ту же пластинку:

– Я тебе не нужна! Ты однажды свалишь на все четыре стороны, когда надоест! Так лучше уходи сейчас! Не тяни!

Это было жестоко, Марта.

Испытывать на прочность, проверять, где тоньше всего мембрана у моей души, поджидать, когда я сорвусь, и в довершении победно выкрикнуть – «Я так и знала!» – это ли было твоей целью?

И, если «да», тогда Башо был прав – я подкаблучник, причем в самом уродливом смысле. Потому что до сих пор не хочу верить в такую версию.

Вопросы, множество вопросов, которые я себе задавал и задаю, – отчасти именно это и побудило меня писать сей длинный текст. Я делаю попытку разобраться, диагностировать произошедший крах и, если не найти причину, то хотя бы отпустить тебя, дорогая Марта. Простил я давно, ушел – еще раньше. Но отпущения не случилось. Я все еще был связан мысленно и чувственно с тем, что мне уже по факту не принадлежало. А между тем перед моим лицом и дальше простиралось бескрайнее поле жизни, с которым я теперь не знал, что делать.

Новый сексуальный опыт не принес существенного прогресса. Так может, дело совсем не в сексе? Или же стоило попробовать еще?

Крис настаивал именно на этой перспективе.

Он уже почти обсох после цирковых кульбитов в волнах и следом за очередным предложением попробоваться его учеником решил, что уболтать меня на новую ночную вылазку куда перспективнее и проще.

Мы сидели в кафе у Сэма. Я пил чай. Крис вгрызался зубами в куриную ногу с таким видом, будто этими же зубами прикончил минуту назад бедняжку.

Немного утолив голод, он спросил:

– Джей, как насчет сегодня?

– Сегодня? – не понял я его тонкий намек.

– Ну да. Сегодня. Я говорил. Катой. Один на двоих.

Чтобы ты понимала, Марта, катоями здесь кличут проституток, которые сделали полную или частичную смену пола из мужского в женский. Это ругательное слово. Грубое. Еще более пренебрежительное, чем «шлюха» – куда более пренебрежительное. Если применимо так говорить, то к женщинам древнейшей профессии здесь относятся спокойно, даже покорно. Катои или ледибой, говоря пристойными словами, – намного меньше почитаемый класс, а для кого-то и вовсе – ущербный.

Я сам, увидев впервые длинноногих, грудастых красоток, был немало шокирован их необычным происхождением. Но со временем мое восприятие перестало бунтовать. Ледибои работают в отелях и в ресторанах, в салонах красоты и, конечно, в сфере развлечений. Обычно они очень приветливые в общении, добрые и учтивые до раболепия, готовые помочь и оказать любую услугу. Зачастую интимного характера – тоже.