Александра Альбертовская - Рябина семейства цитрусовых, или 23 эпизода. Иллюстрации Меньшовой А. А.

Итак, ела я мандаринки, ела, пока доктор не сказал, что состоянием моим он удовлетворен, можем мы с мамой снова на свои севера валить.

Это было весной. А осенью, ближе к зиме, я снова чем-то жутко заболела. Все по фен шуй – температура сорок, горло сизое, голоса нет. И вот этим своим «голоса нет» я страшно выла «минку!». А «минки» -то и нет, как и голоса. А я хриплю так, что папа на лесоповал свалил, а у мамы глаз задергался. Ну, с нами, с тремя, у нее глаз раньше начал дергаться, но тут уж совсем.

И мой старший брат, Андрей, встал на лыжи и пошел в сопку, принес две баночки из-под диафильмов полных рябины. Она оранжевая, морозцем ударенная, уже не горькая, а сладко-горькая.

Принес ее мне, а я в отказ – «минку» хочу!

И вот, хулиганистый парнишка восьми лет, тот самый, что в любых иных условиях был обычным нетерпимым старшим братом, сел рядом со мной на кровать…

Я помню этот момент, он в сером клетчатом пальто, стриженный, ушастый, мама гладит белье в зале, пахнет морозным глаженым бельем. Совершенно особый запах. Мама сердится, а Андрейка сидит и серьезно так втолковывает мне, что рябина – это те же мандарины, только северные. И поэтому такие маленькие.

«Видишь?» – говорил он мне, – «ягодки оранжевые и шершавые. Как и те мандаринки, что ты у бабушки кушала. Ты помнишь, шкурка у мандаринов горькая?».

Я завороженно киваю головой – я помню, она и правда горькая.

А Андрей мне рябинину в рот – раз, «кусай» – говорит.

Я ем – такая же, сладковато-горькая.

И Андрей продолжает.

«Это от того,» – говорит восьмилетний Макиавелли, – «что с ягодок шкурку не снять, они малы очень. Ты ешь эти мандаринки и опять выздоровеешь, как тогда».

И я ела. Он каждый день приносил мне по две баночки из-под диафильмов, каждый день, пока я не выздоровела…

…И вот, шестой класс. Или пятый. В общем, ботаника. Открытый урок, на задних партах гости из РОНО.

Учительница светло и ясно спрашивает нас, какие растения семейства цитрусовых мы знаем.

Все тянут руки, называют апельсины, мандарины, лимоны, верх креатива и суперзнания – грейпфруты. Про лаймы и прочие забугорные излишества мы не знали, а преподаватель знала, и провокационно вопрошала – «еще?».

Все растерянно сопят.

А я в этом классе новенькая! Новенькая, толстая и очкарик… Такой вот подарок судьбы.

Ну, и тряхнула эрудицией. Подняла руку, встала и уверенно говорю за рябину, северное растение семейства цитрусовых.

У учительницы глаза как коленки, она ласково и тихо спрашивает, с чего же я взяла? И я совершенно серьезно и увесисто рассказываю всем эту божью историю про холодный климат, в котором мандарины могут вырасти только в мелкую ягоду рябину. А так, сходство же феноменальное – оранжевая, шершавая и сладковато-горькая. Как мандаринки со шкуркой. В общем, повторяю все то, что в три с половиной года я слышала от восьмилетнего брата.

Позади было слышно, как сдавленно хохочут в парты гости из РОНО, глядя на них заржали одноклассники, а я в недоумении – мне же брат говорил! Андрей же говорил!

Учительница мне пытается деликатно пояснить, что брат мой несколько несведущ был в ботанике, когда это мне рассказывал, а я уперлась.

В общем, тогда впервые я узнала, что Андрей бывает неправ.

Я не знаю, кого в жизни моего отца звали Мишей. Но это имя было крайне популярно в нашей семье.

Первым Мишкой стал горностай. Отец тогда служил кадровым охотником. Но великих денег он на этом заработать не мог. Иные папины друзья привозили до неприличия хорошие деньги, а отец сдавал добычи мало, хоть и жил в тайге месяцами. Объяснялось это просто – папа не мог ставить капканы на зверя. Это казалось ему жестоким и нечестным. Охотился он дедовским способом, с ружьишком. Мог полдня гонять соболя или колонка и так и уйти ни с чем.

Мужики над отцом смеялись, он слыл слишком мягким среди своих дружков. Не было в нем охотничьего азарта, лютости не хватало. А стрелком был отменным.

И вот… убедили папу на сезон взять несколько капканов, подзаработать…

Приятель научил отца готовить железяки к охоте, показал, как правильно их ставить, увез его на заимку и даже первый раз сам ловушки настрожил. И уехал. А через месяц папа вернулся домой с Мишкой за пазухой.

Он говорил, что весь вечер, как приятель уехал, он маялся. Не дело это – так зверя брать. Нечестно это. Да и мучительно, как ни крути.

В общем, не выдержал и пошел капканы снимать, от греха.

Все пустые были, а в один уже горностай попал. Папа говорил, сидит, смотрит на отца, а у самого лапка зажата. И отцу стало стыдно.

Он накинул на зверька охотничью рукавицу и прям с капканом унес в домик. Там варежку снизу подвязал, чтобы на воле оказались только лапки, капкан снял, а одна лапа сломана. Как такого выпустишь? Погибнет же зимой.

И папа напоил зверя водкой – как, я не знаю – и, пока тот отсыпался, смастерил клетку из проволочного снегоступа и примотал к лапке две дощечки, шину наложил.

Месяц они там с Мишкой жили, охотиться отец уже не мог.

Дома нам строго-настрого было запрещено к зверю лезть. А он красивый был, сказка просто! Сам белый, кончик хвоста черный.

С жильем Мишка Первый определился сам – он по оштукатуренной печной стенке забрался на чердак и жил там за трубой. Мышей ловил, даже тараканов – этого добра было так много, что мы еще с десяток Мишек бы ими выкормить смогли бы.

Вечером, когда печка прогорала и мама закрывала заслонку, она ставила на припечек блюдце с молоком. А рядом всегда сушились куски хлеба на сухари.

Мы лежали в детской и ждали…

Вот стало совсем тихо, в печном нутре переставали осыпаться дотлевшие до пепла поленья… отец, покряхтывая, еще раз выскочил в тапках на кухню и с глухим лязганьем до конца закрыл поддувало и заслонку….

Тишина… а потом легкий шелест по стенке – Мишка спускается… бряцает блюдце, частый-частый плеск молока, потом сухо перекатываются сухари, пока горностай выбирает себе подходящий…. мягкий прыжок, шелест вверх…

Теперь можно спать…

Жил Мишка Первый у нас до тепла. Папа следил, чтобы мы к нему не лезли, чтобы не приручали.

А когда лед на Майе стал ноздреватым, белая-белая тень с черным кончиком хвоста бежала прямо посреди дня в сторону от поселка… я не помню, но мне хочется верить, что Мишка остановился и оглянулся на наш дом…

Из охотников папа в ту зиму уволился, пошел в егери. И, как только вскрылась Майя, он привез на лодке домой лосенка. Это был Мишка Второй.

Лосиха провалилась под лед, ее не спасли, так бывает.

А этот топтался на берегу и жалобно трубил. Папа убить малыша не дал, увез к нам.