Илона Якимова - Белокурый. Король холмов

– А что такое потом-то вышло промеж них с Маргаритой? Ее аж перекосило, когда она имя Босуэлла услыхала в Стерлинге этой весной… – лицо старой королевы очень ярко предстало в памяти Белокурого.

– Ну, – дядя помотал косматой головой. – Про это я не знаю ничего вообще. Ей двенадцать всего было… вряд ли. Одно знаю, королева Маргарита Тюдор первого графа Босуэлла до конца дней его ненавидела.

– Да, это я заметил…

– Есть мнение, что это ее идея была – вернуть Адаму отцово наследие и все титулы только после того, как он на Агнесс Стюарт женится… и подтвердит брак. Но не так, чтоб на постели постоять, а по мужской части.

– Это еще почему?

Болтон был пьян, и красноватые огоньки, отсвет камина, бежали в его глазах, иначе не сорвалось бы с языка:

– Так нужно было срочно сбыть с рук последнюю страсть короля… ясное дело! А Адам, как дурень последний, влюбился в нее.

Но, как бы ни был пьян, тут же понял, что сказал лишнее, потому что в комнате стало совсем темно. Босуэлл, встав из-за стола, теперь возвышался над дядей весьма угрожающе, и только смотрел на него, только смотрел. Болтону сразу сделалось и трезво в голове, и очень неуютно в покоях лэрда. Хоть и был племянник моложе в два раза и легче в теле, а роста-то они были одного, и от высоченного Босуэлла в этот миг пахнуло такой ледяной угрозой… Лучше бы граф орал, что ли, как это вообще принято у Хепбернов, тоскливо подумал Болтон. Вот это молчание было пострашнее прямого крика и рукоприкладства. Так прошло несколько мгновений.

– Дядя, вы моей личной печатью за малолетство-то поиграли вдоволь, – наконец сказал молодой граф с улыбкой, которая не сулила собеседнику ничего доброго и меняла красивое лицо Босуэлла вплоть до неприятности, – я ведь не спрашиваю, откуда что взялось и у тебя, и у Ролландстона, не так ли? Могу спросить. У меня, дядя, натура дедова, на родственные чувства слабовата…

Вот кто, спрашивается, тянул его за болтливый язык по пьяни? И свечку не держал ведь, а только повторил желчный навет своей матери, и разве есть ему дело, по правде, лежала ли с покойным королем лучезарная Агнесс, рыжая сучка, теперь, когда брата семнадцать лет нет в живых, когда брат, живой, закрывал на это глаза? От любви или от свойственной всем Хепбернам прагматичности, кто разберет. А вот теперь зато поставил под угрозу и свою дальнейшую судьбу, а не только пребывание в Караульне. Ведь нависающий над ним Босуэлл, пусть умом и опытом – мальчишка, а по совести и по присяге – полновластный лэрд и господин его, Патрика Хепберна, мастера Хейлса. Живо тут окажешься до конца дней своих в Болтоне: вечно болящие, дунь и свалятся, Джен и Патрик-младший, и эта, желтая от сезонных лихорадок, как ее… Кэтрин, вторая его бесплодная супруга – припомнил он с тоской. Шерифство в Хаддингтоне, мелкие дрязги фермеров – это после Хермитейджа-то… И хорошо, если окажешься в Болтоне, а не где еще! Поместье было ему пожаловано как раз опекунским советом, и Босуэлл в самом деле мог отозвать его обратно, ибо дарственные грамоты так и не были подписаны графом.

– Виноват, – процедил Болтон сквозь зубы, уважая племянника за жестокость удара, деньгами-то посильнее будет, чем кулаком, – ваша светлость… во хмелю…

– Так поди проспись, мастер Хейлс, – холодно отвечал граф, жестом отпуская родственника.

Не сказать, чтобы лорд Болтон сделал это совсем без умысла. Уж что-что, а какая-нибудь идея у старшего дяди всегда присутствовала в голове. Была ли это целесообразность, справедливое возмездие преступнику или обычная месть ему, графу, за пережитое унижение… Белокурому пришло то на ум много позже, а не когда он встречал из рейда своего дядю-капитана, вернувшегося не в одиночку. Поперек крупа галлоуэя, шедшего следом за жеребцом Патрика Болтона, было грубо приторочено человеческое тело, с мешком на голове и веревкой на запястьях. Живой, определил Белокурый, когда мешок сдернули, и показалось бессознательное, темное от прилива крови лицо – черты довольно грубые, хотя и со следами благородной породы.

– Удачно? – спросил Босуэлл Болтона, рассматривая улов.

– Как видишь, – отвечал тот, кивнув на пленника. – Догнал их миль за двадцать уже от фермы… хорошо, что успел. А это сам Эдди Додд Бастард собственной персоной…

Старший дядя уходил в погоню за сассенахскими контрабандистами, а вернулся с болтающимся поперек седла одним из знаменитых убийц Западной английской Марки. Белокурый не мог взять его уже две недели, раздраженный тем, что англичанину давали приют и сами шотландцы, те из них, кто собирался натравить его на соседей… Патрик потянулся, зевнул… мозглый, сонный осенний день, в который за лучшее почтешь валяться на медвежьей шкуре возле камина, дремать в тепле со старой латинской книжкой у изголовья. И спросил равнодушно:

– Почему ты не вздернул его?

Как правая рука и доверенное лицо Хранителя Марки, дядя имел на это полное право, взяв Бастарда с поличным.

– Вздерну… – Болтон пожал плечами, – потом, может быть. Сперва у меня есть на него планы.

– Выкуп?

– Нет. Палач.

Повисло молчание.

Молодой граф смотрел на дядю, не вполне понимая. Ему не доводилось ни присутствовать при пытке – близко, возле палача – ни, тем более, прикладывать руку самому… Первый раз он споткнулся в Хермитейдже об это слово, обычно-то противник нес ущерб в рейде, на месте, и никто не утомлялся для дальнейшего развлечения волочь с собой пленных англичан. И сейчас он не видел в этом резона, и потому спросил:

– Зачем?

– Южанам для острастки и по справедливости. Он зарубил всю семью с нижнего луга, Никсонов, запалил дом. Мать, отца, пятерых ребят. Тринадцатилетнюю Бетси изнасиловал, потом отрезал груди, – хладнокровно перечислял Болтон, чутко следя, как племянник меняется в лице, – а свежие раны прижигал раскаленным железом… кожу на спине пустил на ремни…

Граф Босуэлл сухим глотком согнал тошнотный комок в горле. От его расслабленного равнодушия и следа не осталось. Желудок бунтовал, мозг, правда, тоже… Он побледнел, только глаза ярко выделялись на лице, которое теперь утратило взрослую неприступность хозяина дома, главы рода, и казалось почти детским.

– Зачем?! – медленно спросил опять Белокурый, но дядя понял его.

«Ого… – отметил про себя Болтон. – А ведь он, и правда – совсем мальчишка, ему в самом деле только семнадцать, и у него не было такой юности, как моя, старый Джон берег его, и даже в город из замка погулять на шелковой ленточке отпускал, как леди – драгоценного кречета. А наш-то младший… что он ему рассказывал между теологией и латынью?»… Но именно с целью обучения племянника последнему закону возмездия он привез в Хермитейдж пойманного ублюдка. А немного еще – затем, чтобы Патрик не кичился своей взрослой властью, полагая, что всего один придворный заговор уже сделал его душевно неуязвимым.