Кира Грозная - Кудряшка

Однако учения закончились быстрее, чем ожидалось. К зачинщикам вышел полковник двухметрового роста по фамилии Коврига, высморкался в два пальца и, откашлявшись, рявкнул в «матюгальник»: «Значит, так! Быстро расходитесь по домам, а то открываем огонь на поражение!»

Подготовленные «подстрекатели» с готовностью подхватили арматуру и штакетник, а полковник вдруг зачем-то добавил ни к селу, ни к городу: «А сейчас с вами поговорит психолог!»

Только психолога и недоставало в такой ситуации!

Это был провал. Я бросилась к кураторам, которые осоловело и тупо смотрели с трибун. Запинаясь, лепетала, пытаясь объяснить на полном серьёзе, что у нас был другой план, что полковник Коврига напутал… Обидно было до слёз. Наши идиоты умудрились тщательно спланированные учения превратить в цирк – причём клоуном оказалась я!

Гришка утешал. Увёл в вагончик, отпаивал знаменитым полигонным коктейлем (на три четверти кружки – кипятка, на четверть – спирта). Последнее отчётливое впечатление этого дня: я реву, уткнувшись в Гришкино плечо, а его рука гладит меня по голове. И успокаивающе, усыпляюще рокочет над ухом его голос:

– Вик, ты видела на здании нашей управы табличку «Сервис и услуги»? А знаешь, почему не видела? Потому что её там нет! Ты – в милиции, детка. И раз уж взялась дрессировать слонов, то обзаводись слоновьими нервами…

К полуночи байки кончились – и началось нечто!

Расходившийся Алексей смахивал на Кинг-Конга. Меня ноги ещё водили по кое-каким нуждам – в туалет, в ванную, – но исключительно по стеночке… которая вдруг изогнулась и ударила меня в лоб!

Даша, похожая на сильно помятую хорошую девочку, так и просидела весь вечер на коленях у Гришки. И казалось, что ей там тепло и уютно… Гришка же, орущий:

«Мы с тобой, Лёха, мля, Танго и Кэш!» – завершал картину под названием «Приплыли».

– Не пора ли на боковую? – предложил он наконец. И, сняв Дашу со своих колен, стал нежно, но неуклонно поджимать её к двери, ведущей в комнату Алексея.

Но Даша сказала:

– Нет.

Гришка не понял. И тогда ему доходчиво объяснили.

– У меня есть жених Витюша, и я уеду с ним в Германию, – произнесла Даша с приятной улыбкой.

– Что ж, – помолчав, глухо отозвался Гришка, поигрывая кухонным ножичком, – на моей совести не одна могилка. Будет и Витюшина, будет и твоя.

Даша, мгновенно протрезвев, изменилась в лице и перевела глаза с меня – на Алексея. И снова на меня.

– Дашка, иди спать, – посоветовал Алексей. – Закройся на замок. А мы этого героя проветрим.

Даша, кивнув, скрылась в Лёшкиной комнате.

– Куда, куда? – Алексей, перехватив дёрнувшегося за девушкой Гришку, заботливо повёл его к входной двери. – Пойдём-ка прогуляемся. У нас пиво кончилось.

До рассвета мы выгуливали Гришку, которого тянуло на подвиги. С тоской поглядывая на икающего «духовного наставника», я вспоминала, как Гришка казался мне умным, оригинальным, почти сверхличностью…

Мы дошли до Чёрной речки, до места дуэли Пушкина, где было безлюдно и не горел ни один фонарь. Мне было неуютно в чёрном парке, хотелось поскорее уйти оттуда, но пьяный Лёшка всё пытался чокнуться бутылкой пива с обелиском и «выпить с Александром Сергеичем». Гришка успел даже немного вздремнуть на лавочке, пока Лёшка не счёл, что Пушкин достойно «поддержал компанию». Внезапно погрустнев, он присел на лавочку к Гришке. А тот, вдруг очнувшись, вскочил и воскликнул: «Скорее, Лёха, замёрзнем!» – и, обхватив моего мужа и подталкивая его в спину, заставил пробежать несколько метров. Помню, как смешно они бежали «паровозиком»…

Наконец мы добрались до людных мест. Это был шалман, где праздновало ночь городское быдло. Из дверей его тянуло шашлыком и куревом, на ступеньках лежала блевотина. Периодически вываливались на улицу пьяные, обдолбанные, а то и окровавленные люди.

И закружились бешеной каруселью блёклые светильники, показавшиеся лампами роскошной люстры, когда мы ворвались на кабацкую танцплощадку и заплясали, как заводные буратины: безобразно, зато с каким куражом!

По возвращении Гришка вышиб дверь, ведущую к Даше, по-хозяйски вошёл и рухнул на диван рядом с ней, разбудив и напугав девушку.

На шум подоспел Алексей. Он щупал выдранный с мясом косяк, вертел в руках выпавший из двери замок, словно не веря в случившееся, и причитал:

Гришка, сволочь, ты что наделал? Что родители скажут?

Даша, сонная и хмурая, встала в дверях. Она первая сообразила, что нужно сходить за совком и веником, подмела щепу и облупленную краску.

Гришка вырубился молниеносно, поэтому пришлось его расталкивать. Наконец он в достаточной мере проснулся, чтобы осознать содеянное. Сконфуженно матерясь, Гришка отправился искать в хозяйственном шкафчике молоток и гвозди. Он уродливо, как бог на душу положил, вставил замок, которому не суждено было больше защёлкиваться, прибил косяк и, повернувшись к нам, развёл руками. Всем своим видом он изображал раскаяние и при этом словно торжествующе говорил: что поделаешь, такое я чучело…

– Убирайся и чтобы я тебя больше не видел, рыжая морда! – в сердцах заорал Алексей.

– Ну и пожалуйста, ну и больше не увидишь, – обиженно прошепелявил Гришка. У него это получилось: «ну и позялуйста, ну и больсе не увидись…» Сказывалось отсутствие нескольких зубов (видимо, тоже утраченных на войне).

Мы с Дашей подмели мусор, затем, не глядя друг на друга, убрали на кухне, помыли посуду. Потом Даша сказала:

– Я пойду домой.

– Я провожу, – упрямо выдернулся Гришка. Даша не ответила, словно не слышала реплики. И он потрусил за ней следом, даже не попрощавшись с нами.

У меня болела голова. Алексея тоже мучил похмельный синдром. Обоим было не до Гришки. Предстояло разбираться с родителями, объяснять, что мы делали у них дома, почему на кухонном линолеуме следы затушенных окурков и почему из облупленной дверной коробки бывшей Лёхиной «детской» торчат большие страшные гвозди…

Когда мы, не раздеваясь, упали на родительскую кровать, я тут же провалилась в сон. Мне приснился Алексей, который вёз в коляске младенца. Удивлённая, я спросила, ни к кому не обращаясь: «Неужели это наш ребёнок?»

«Да нет же! – рассмеялся Алексей. – Разве ты не видишь – это я, только маленький!»

Я проснулась, продолжая улыбаться младенцу из сна. Алексей тоже просыпался, кряхтя и постанывая. Мы потянулись друг к другу, обнялись, и на нас обрушилась штормовая волна желания. Нас штормило полдня (хотя, возможно, со стороны это было довольно жалкое зрелище). Говорят, с похмелья отмирающие клетки и ткани отчаянно вопят, требуя продолжения рода. А может, смена обстановки и экстремальная Гришкина выходка сыграли знаменательную роль в нашей с Лёшкой интимной жизни?