Анна Летягина - Край зовёт

– Бабуль, не начинай. Это стиль такой.

– Ну, какой такой, а?

– Мой личный, авторский. У него даже название есть: удобный. И вообще, эти «мальчишеские» джинсы, как ты их называешь, называются «бойфренды». Современные девочки-припевочки их тоже иногда носят, кстати.

– Что-то я не видела ни одну девочку в таких. Не всё, что удобно, хорошо выглядит, внучка. И ладно бы только одежда мальчиковая, так ещё и причёска какая-то лохматая.

– Не ворчи, бабуля. Лучше нам с тобой о стиле даже не начинать спорить.

Спать я ложусь раньше, чем обычно, и уже заранее знаю, чьё лицо мне точно приснится. Но не из-за этого мне не удаётся сразу уснуть. Интересно, куда отправились Светка и ребята после больницы. Может, просто разошлись по домам. Или пошли куда-то вместе, чтобы развеяться и забыться, но почему тогда не позвали меня с собой? Я вспоминаю, как на прощание Светка меня обняла, а Вадя обернулся и помахал рукой. И меня снова пронзает горькая тоска по ним.

На следующий день в школе я с самого утра как на иголках: постоянно ёрзаю на стуле, слушаю учителей вполуха – так мне не терпится зайти в нашу беседу и узнать, написали там что-то ребята или нет. Лимит мобильного интернета исчерпан, активировать его не могу – не успела ещё деньги положить на счёт. Как только дребезжит звонок на большую перемену, тут же бегу к магазину через дорогу – там ближайший терминал. На обратном пути, уткнувшись в телефон, активирую интернет. Захожу на страницу и вижу, что в беседе со вчерашнего вечера никто ничего не написал. Мне нужно с кем-нибудь из них или с ними со всеми поговорить об Алике, который мне сегодня, конечно же, снился. Мне нужно решиться наконец-то спросить у Вади, что он думает по поводу выпавшего числа двенадцать. Выпавшего нам всем числа на двух игральных костях. Мне нужно… да позвать их куда-нибудь погулять, в конце концов – почему бы и нет? Я начинаю печатать предложение – и сразу его стираю. Начинаю писать новое – и снова всё удаляю подчистую.

Мне на помощь приходит Светка, которая, будто почувствовав мои сомнения и волнение на расстоянии, отправляет в чат забавную собачку и желает нам доброго утра. Я тоже приветствую всех – ну, хоть что-то для начала. Вышла из ступора хотя бы. Но тут, как назло, звенит звонок на урок – приходится всё отключить.

В чат я возвращаюсь уже после уроков – сажусь на скамейку в парке и читаю те сообщения, которые ребята успели настрочить, пока меня не было. Везёт им – наверно, в их школах не такой жесткач с дисциплиной, как у нас, раз им можно копошиться в телефоне во время уроков. Или они все сейчас не в школе? В общем, там обычный трёп на всякие-разные темы – ничего серьёзного. Но именно этот трёп приводит меня в чувство, успокаивает, приглаживает растрёпанные мысли. Толик рассказывает о том, что прямо сегодня с утра попробовал очередную экзотическую вкусняшку – гамбургер, сделанный с какой-то особенной французской сосиской. Да он настоящий гурман! Только я бы на его месте выбрала другой «деликатес». Тогда, в маршрутке, мне показалось, что Толик готов проглотить всё, что угодно. Сейчас, читая реплики ребят, я понимаю, что он вроде дегустатора, что ли – любитель пробовать что-то новенькое. Устраивает сам себе челленджи по поеданию редких вкусняшек. Вадя спрашивает, как нам его новый трек. Я ещё не слушала, но и так знаю, что наверняка он крут. Светка, как всегда, умиляется и радуется всему. Это тоже здорово. Моё настроение взмывает ввысь.

Тут кто-то из них упоминает слово «вчера» – и я снова вспоминаю Алика. Думают ли остальные о нём так же часто, как я? Если думают, то почему не говорят? Может, у них так принято: не обсуждать трагичные истории тех, кого они навещают, и вообще приходить к каждому только один раз – я ведь чувствую, что к Алику мы больше не придём. Не углубляться в чужое горе, чтобы самим не пойти ко дну. Ведь однажды они трое чуть было не… О своём сне с Аликом в главной роли я в итоге так и не рассказываю. А о виденной мной наяву гиене, ошивавшейся возле его больничной койки, – тем более. Кажется, если я начну описывать сюжет сна – меня просто не поймут. Этим я нарушу их «кодекс». Кодекс клуба самоубийц. А если расскажу о гиене – так просто сочтут чокнутой.

Вадя неожиданно радует меня тем, что сам начинает разговор на другую волнующую меня тему.

Вадя: Я тут, кстати, всё ещё думаю насчёт числа двенадцать. Перебрал всю символику, которую знаю: двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать подвигов Геракла, двенадцать главных олимпийских богов – да, я даже в мифологию полез.

Света: Вадечка, а что это значит именно для нас? Вот выпало нам это число – и что теперь? Чего ждать?

Толик: Да я уже забыл про эти кубики. Это же какие-то две игрульки с точками всего лишь, чего вы заморачиваетесь?

Но «глас разума», которым пытается вещать Толик, все упорно игнорируют.

Вадя: Ещё я вычитал у одного автора идею о том, что двенадцать – это число жертвы. И жертва эта – главное условие восхождения человека к высшим, божественным силам.

В мыслях у меня тут же снова вырисовывается образ повешенного с пропавшей двенадцатой карты Таро. Как было написано в трактовке? «Перемены, которые могут потребовать жертв». То, что карта пропала, означает, что не будет перемен? Или не будет жертв? Я смотрю на беззаботные сообщения в нашем чате, на аватарки его участников и думаю вдруг: а если скоро всего этого не станет? Странное предположение, кружащееся сухим листом в водовороте мыслей и вскоре исчезающее в нём.

Вадя: А о Мистическом Городе вы слышали? Он окружён высокой стеной, имеет двенадцать ворот и на них – двенадцать Ангелов. И если уж в эту сторону двигаться, то надо ещё вспомнить карты Таро – без этого никак.

Я покрываюсь гусиной кожей. С нетерпением и, в то же время, страхом жду Вадиных выводов насчёт связи нашего числа с Таро. Вадя пишет, что тут всё не так просто. Если начинать нумеровать карты с нуля, то есть первая карта, Шут, будет нулевой, тогда двенадцатая карта – это Повешенный. А если с единицы, тогда под номером двенадцать будет другая карта – Справедливость. О Повешенном Вадя пишет то, что я и сама уже читала: о жертвах ради перемен и прочем. А Справедливость символизирует связь наших поступков с нашей судьбой: то, что мы делаем, создаёт нам будущее. Короче говоря, что сеешь, то и жнёшь, как любит говорить бабуля. Выпавшая человеку Справедливость говорит о том, что ему предстоит принять важное решение и при этом быть очень осторожным и осмотрительным.

Мы начинаем обсуждать одну карту, потом – другую, потом спорим о том, насколько всему этому вообще можно верить. Наша четвёрка делится в этом споре на два лагеря: мы с Толиком – скептики и материалисты, сомневающиеся во всех этих символах и их влиянии на судьбу, Светка с Вадей готовы поверить в то, что всё это «не просто так». Спорим мы не так уж отчаянно – пух и перья не летят по сторонам. Но, если по-честному, то я вообще-то должна занимать нейтральную позицию. Я уже несколько дней далеко не такой убеждённый скептик, которым сейчас зачем-то хочу казаться. О пропавшей карте из колоды я всё ещё молчу. Всё то же чувство не отпускает меня: будто кто-то навсегда запретил моим пальцам писать, а голосу – произносить хоть слово об исчезнувшем Повешенном. Я открываю в галерее изображение карты, чтобы снова рассмотреть и вспомнить детали. Да ведь лицо этого висящего вниз головой человек так похоже на… лицо Алика. Нет, это всё мне мерещится. Я ведь тогда, в больнице, так старалась не запоминать эти измождённые, заострившиеся черты. Поэтому теперь в моей памяти только набросок-черновик, но не точный портрет Алика.