Анна Летягина - Край зовёт

Число двенадцать. В голове щёлкает переключатель, и сквозь какие-то эфирные помехи неведомая радиоволна снова приносит мне уже слышанные сегодня фразы:

«Выпало две шестёрки».

«Надо понять, какое число нам хотели показать: шесть или двенадцать».

Двенадцать нам хотели показать, Вадя, двенадцать. Он ещё обещал подумать над значением двенадцати – «слишком простое» объяснение Светки его не убедило. Тогда я отнеслась к этому примерно так же, как Толик. Разве что не рассмеялась Ваде в лицо, как он. А теперь вот мне не терпится узнать, что удалось разузнать Ваде. Что он там надумал. Какие ассоциации у него возникли. Когда же Светка меня найдёт и добавит в беседу? Незваные и пугающие знания о символике двенадцатой карты Таро упираются внутри в стенки черепа, как железные распорки, – голова вот-вот разорвётся на части. Если я в ближайшие дни, а то и часы кому-нибудь это не расскажу, именно такое и случится. Но некому, блин, некому! Бабуля отчитает за то, что я копалась в её вещах, а немногие приятели сочтут помешанной. Да и я бы на такое заявление точно так же отреагировала. Не могу никак понять и принять всё то, что на меня так внезапно свалилось и оглушило напрочь, но и отрицать уже не вижу смысла. Всё то, над чем я ещё недавно усмехалась скептически, недоверчиво и даже презрительно, теперь смотрит на меня в упор с оскалом победоносной улыбки. Ощерившись, как… хохочущая пятнистая гиена.

От звука крутящегося в замочной скважине ключа я вздрагиваю.

– Веруша? Ты дома?

Молниеносно собираю карты и кладу их обратно в коробку, которую тут же засовываю в ящик, прикрываю её одеждой. Вроде бы всё сейчас так, как было до моего вторжения. Захлопываю ящик.

– Да, бабуль. Чего так рано?

– Напарница предложила заменить меня после обеда, а в среду я поработаю две смены.

– Как покупатели сегодня? Придурки не забредали?

– Веруша, ну что ты такое говоришь! Все люди как люди.

Эх, бабуля. Её человеколюбие неискоренимо.

– Ну, хорошо, как скажешь. Люди – значит, люди. Хотя согласись, что попадаются ведь редкие экземпляры, которых надо как-то по-особому называть. Чтобы отличать от остальных.

– Не философствуй почём зря. Садись вон лучше к столу, я борщ сейчас разогрею. А ты-то чего раньше вернулась? Меньше уроков было?

– Только не паникуй. Я подвернула ногу. Неудачное падение – это если кратко о том, что случилось.

– Да ты что! Как же так? У меня мазь есть. Надо сразу намазать, чтобы быстрее прошло.

– Бабуля, успеем ещё намазать.

– Ладно, тебя всё равно не переубедишь. Но перед сном прослежу, чтоб обязательно намазала.

Я недовольно закатываю глаза и шумно вздыхаю. Поэтому бабуля благоразумно решает сменить тему.

– Кстати, вечером тётя Лена с Ромкой придут в гости.

Ромка забавный. Рыжий, веснушчатый, весёлый и задорный мальчишка. Как только он появляется на пороге моей комнаты, у меня тут же поднимается настроение. Рядом с десятилетним Ромкой я и сама чувствую себя десятилетней: бабуля говорит, что играя вместе, дурачась и визжа, мы производим впечатление ровесников. Сегодняшний визит Ромки, надеюсь, выбьет из моей головы то, что в ней прочно засело и извивается там неугомонным червём. Может, ещё утихомирит мою внутреннюю панику.

В общем-то, я была права: вечером Ромке удаётся развеять мою тоску-печаль. В комнату заходит тётя Лена. Мне становится не по себе – как и всегда в её присутствии. Она мало со мной говорит – больше смотрит, как будто наблюдает. И вот этот её изучающий взгляд очень меня напрягает. Чувствую себя какой-то лабораторной зверушкой в стеклянном аквариуме. Тётя Лена такая же рыжая, как Ромка, только веснушек у неё почти нет. Кожа – белая-белая, прямо сверкает белизной. Но вот спроси меня, какого цвета её глаза, какой формы нос – так мне и ответить будет нечего. Её лицо – это какая-то размытая и недоступная для моего понимания абстракция. Я вижу целое, но не вижу детали. Чтобы их разглядеть, надо приблизиться. Или, наоборот, отойти подальше. Но я почему-то не могу сделать ни того, ни другого. Примерно так же размыто, не различая черт лица, я видела ту женщину во снах, которая меня по-матерински ласкала, но будто издалека, как бы не касаясь меня. Может, это и не мать мне снилась вовсе, потому что разве не должен образ матери до мельчайших деталей отпечатываться на подкорке сознания ещё в момент рождения? Или даже до него. Разве это уже не доказано наукой? Да и об экспериментах я, кажется, читала, когда повзрослевшие дети, не видевшие всю жизнь своих матерей, узнавали их среди многих других подставных. Может, это и не мать приходила ко мне во снах, а какая-то чужая, смутно знакомая женщина. Или хорошая знакомая – вроде тёти Лены. Я ведь за все эти ночи так и не разглядела её лица, как до сих пор не могу рассмотреть черты тёти Лены. Если бы там была мать, я точно должна была её узнать. Или все эти эксперименты – полный развод и запудривание мозгов. Но если уж наука так меня разочарует, то больше просто не во что будет верить.

Если честно, именно сегодня я немного завидую Ромке. Вообще, тётя Лена кажется мне достойной матерью. Она и не слишком донимает его своей опекой, и в то же время он всегда хорошо одет, сыт и доволен. Хотела бы я сама иметь такую или вообще любую мать? После сегодняшней встречи со Светкой и компанией мне показалось, что да. Смогла бы она дать мне то ощущение, нехватка которого саднит сейчас где-то глубоко внутри? Ощущение присутствия рядом чего-то человеческого: понимающего, сострадающего, готового принять, утешить и пожалеть. Я не знаю. Не только в ней, но ещё и в себе самой я не уверена: смогла бы я справиться с ролью благодарной, послушной, любящей дочери? Может, некий режиссёр-постановщик решил, что нет. И поэтому отдал эту роль кому-то другому, отняв её у меня – как и мою мать. Странные мысли лезут в голову. Антинаучные.

Проходит два дня. В школу я пока не хожу. Нога всё так же ноет. Бабулина мазь снимает боль только на пару часов. Светка всё не пишет. Вадя – тоже. Число двенадцать мне уже снится в виде двух бредущих под руку незнакомых стариков: деда в форме единицы и бабушки в форме двойки. Увидев меня, они останавливаются и оба грозят мне указательным пальцем. Предупреждают? Или осуждают? Одноклассники на моём месте уже давно залезли бы в какой-нибудь онлайн-сонник. А меня никто не переубедит, что сны – это просто выкрутасы мозга и сознания. И ни с чем таким потусторонним они не связаны – только с нашей черепной коробкой. Всё научно объяснимо. Или опровержимо. Абсолютно всё. И визгливо хохочущая гиена была просто глюком.

Я начинаю даже злиться на эту троицу, которая пробила мою крепостную стену, забросила в эту дыру горсть зловредных семян – и дала дёру. И вот теперь всё это во мне начинает прорастать и цвести буйным цветом: тоска по людям, желание поговорить с кем-то пусть даже ни о чём, но так, чтобы слова мои находили какой-то отклик, а не просто рассыпались вокруг меня, как горох по полу. Всё это жутко мучительно. Эти трое показали мне сквозь пробоину в стене моего одиночества свою весёлую, дружную, душевную компанию – и где она сейчас? Я тайно надеялась стать её частью. Да и мне почти пообещали это! «Дивный новый мир» пообещали. И что теперь? А ещё я надеялась, уж если совсем по чесноку, разузнать тайну их больничных посещений. Что всё-таки меня мучает больше сейчас? Тоска по этим ребятам, ностальгия даже не о часах, а о десятках минут, проведённых вместе с ними? Или неудовлетворённое любопытство? Если уж быть честной с собой до конца. Но по большому счёту, кто я для них такая? Ничего они мне не должны, как и я – им. Когда смотришь этой простой правде в лицо, становится очень грустно. Никто никому ничего не должен.