Сергей Триумфов - Нудистский пляж. Юмористические рассказы

– Сам будешь? – спросил Федор, открывая бутылку.

– Мне нельзя, я человек верующий. Но если за компанию, то чуток попробую с вами.

– Что же ты, председатель церковного насеста, свой самогон не пробовал? – вспылил Егор. – На нас эксперименты хочешь ставить?

– Егорушка, вот видишь, я вместе с вами.

– По радио говорят, что сегодня – день повара, – вмешался Федор. —Давайте, выпьем за капитанов нашего желудка.

Первая оказалась долгожданной и естественно незабвенной. Вторая принесла облегчение. Маленькая кухонька стала сразу удобной и уютной, как капсула для космонавтов. Дольки порезанного соленого огурца, как каноэ, лежали в лужах собственного сока. Черный хлеб жирным лоснящимся пластом чернозема требовал повторить.

Теперь уже запах дома превратился в обычный воздух, которым можно спокойно дышать, словно ты вышел из сортира в чистое поле.

То ли расслабившись, Вэкапэбэ забыл перекрестить третью рюмку, то ли Егор был слишком любопытен, то ли еще мало выпили, но разговор не хотел занять наезженную колею расслабленной болтовни, о которой бы завтра никто и не вспомнил.

– Скажи, Иваныч, любимец всех богов, – обратился Егор к Вэкапэбэ, – какому богу ты сейчас служишь?

– Егорушка, у нас один бог.

– У нас один, а у тебя получается два, а, может, и больше. В сэсээр у тебя Ленин с Марксом на стене висели, а теперь вон иконки по углам. На хер ты нас беспартийных на все собрания заставлял приходить. Помнишь, как кричал, что если ты не член, то и будешь никем. Ты мне скажи, как коммунизм на рай можно поменять? Или там, на верху, у них кабинеты через стенку?

– Егорушка, – шепелявил Вэкапэбэ, – пойми, мировоззрение может меняться. Это диалектика.

– У тебя, может быть, диалектика, а у меня вот есть баба. Я вот ее вроде бы люблю. У меня для нее много всяких чувств имеется внутри. Я ее терплю, потому что у нее мозговых загибов столько, что на всех бы олимпиадах по странностям у нее были бы медали. Да, бывает, изменю, схожу налево. Попарю своего малого в чужой бане, но домой все равно возвращаюсь. Я ее терплю, а она меня. У нас рай и коммунизм здесь и сейчас в одном сникерсе.

– Пойми, Егорушка, – пытался объяснить Вэкапэбэ, – вера в бога – это духовная потребность. Раньше я этого не понимал, а теперь жизнь у меня изменилась.

– Давайте лучше выпьем, – прервал разговор Федор. – Иваныч, вот тебе деньги за три штуки. Еще одну здесь выпьем, а третью на опохмелку с собой возьмем.

Пили не спеша, по полстакана, чтобы растянуть удовольствие.

– Вот глист скользкий, – не унимался Егор, когда Вэкапэбэ ушел за бутылками. – Завтра кикимора будет в моде, он и в нее будет верить. Не люблю промокашек.

– Брось. Ты, как баба: здесь люблю, а здесь взбухну. Хотя та сама не понимает, за что и зачем. Не сегодня-завтра, он коньки отбросит. Давай, лучше выпьем, пока его нет.

Выпили быстро и тихо, даже не успев чокнуться, закусив долькой огурца.

– Ты бы сразу сказал, что у тебя деньги с собой, – суетился Вэкапэбэ, принеся бутылки и нарезая огурцы. – А то приходят, просят: дай и налей, а карманы моль проела. Для хороших гостей – стол, как самобранка.

Еще раз выпили за поваров, потом за мужиков и потом за чертовых баб.

– Ты мне скажи, – снова взял слово Егор, – почему вы ни одного своего бога не можете нормально по-человечески похоронить? Ленин до сих пор на Красной площади страдает, а ваш Иисус вообще из пещеры сбежал. Поэтому и у вас в головах дурдом, потому что порядок вы не можете на земле навести.

– Егор, – сказал Вэкапэбэ, – порядок – это, когда дисциплина. Когда я работал парторгом, у меня была дисциплина, то есть самоограничение сверху…

Вэкапэбэ не успел докончить фразу, схватился за сердце, медленно сполз со стула и упал на пол.

– Слушай, помрет Иваныч, – сказал Федор.

– Ничего. Это самоограничение сверху пришло.

– Надо хоть искусственное дыхание на всякий случай сделать Ты умеешь?

– В армии обучали, но на трупах никогда не пробовал.

– Слушай, у него и пульса вроде бы нет.

– Что же помер старик. Надо только самогонку у него забрать. Чокаться не буду, – Егор налил еще полстакана и выпил.

– Вот ему приспичило не во время. Не мог подождать, когда мы уйдем. Знаешь, надо зеркало к губам приложить, тогда точно поймем.

– Где ты видел, чтобы у одинокого мужика в доме одинокое зеркало отдыхало? Дырявые носки скорее всего найдем. У него – одно зеркало на весь дом – в шифоньере, и то все паутиной заросло.

– Точно. Пусть тогда дышит в шифоньер. Бери за ноги.

Они приподняли Вэкапэбэ, поднесли к зеркалу и поставили перед ним.

– Ноги-то отпускай, – орал Федор. – Он уже никуда не убежит. Пока я держу, рожу к зеркалу прижимай. Давай быстрей, а то он у меня из одежи все норовит выскользнуть.

– Тебе легко говорить, – ворчал Егор, – а тут голова болтается да нос еще мешается. Ух, шнобель отрастил, как у носорога. Профилем получатся, а передком никак.

– На хрен мне твои профили нужны, ты нос отверни и губами к зеркалу. Забыл, как с Катькой в бане целовался – не профилем же.

– Я там с ней совсем почти не целовался: мне некогда тогда было. У нас, хоть быстро получилось, но очень серьезно, даже сказал бы качественно.

– Мне Катька твоя на хрен не нужна. Я тут с трупом обнимаюсь, а ты мне рассказываешь, как и сколько раз. Из меня совсем вдохновения не брызжет, чтобы слушать про твои банно-половые успехи. Давай, дышите скорее. Ну чего, дух пошел?

– Все, бросай его, а еще штаны спустятся, одевай его потом, – устало, но с облегчением произнес Егор. – Весь дух раньше вышел. Отдышался Вэкапэбэ. Давай, лучше выпьем.

– Но хоть зеркало чуть запотело? – с надеждой спрашивал Федор. – Оно запотело у него лет пять назад, как бабка Нюра померла. На нем пыли, как снега в Арктике: километра на два. Ты скажи, зачем одинокому лысому мужику нужно зеркало? Чтобы расстраиваться? На кой пень ему зеркало, если он только на иконки свои и смотрел? Давай, лучше за упокой выпьем.

– Надо что-то хорошее про него сказать, – предложил Федор.

Они так напряженно замолчали, что стало слышно, как равномерно работает сердце часов в соседней комнаты.

– У меня про него только изжога вспоминается. Никак не мог он понять, что не овощ нужен грядке, а грядка – овощу. Сначала нас доставал своими партсобраниями, а когда нас не стало, бабку Нюру своими богами так занудил, что на пять лет раньше него она представилась. Ведь сначала на исповедь к парторгу ходила, а потом батюшкам про себя все расскажи. При такой жизни разве можно согрешить? А у святых на нашей земле век недолог. Теперь там ее достанет. Но хоть пять лет она спокойно пожила, отдохнула без него, поди, малость, а может быть, и погуляла в волю, – мрачно произнес Егор.