Олег Вергуленко - Гадости и Сладости. 13 жутких историй, которые лучше не читать

Он занёс руку, и я зажмурился. Но ни пощёчины, ни оплеухи, ни подзатыльника не последовало. Его твёрдая, мозолистая рука осторожно коснулась моего затылка и потянула меня вперёд. Шаг, другой – и я уткнулся лицом в его плечо. Ещё через мгновение он сжал меня в объятиях, и я разрыдался во весь голос, обхватив его за шею. Мама вбежала в комнату и с недоумением уставилась на нас.

– Зачем ты обманываешь? – прошептал он мне на ухо. – Мама сказала, что ты сегодня вёл себя хорошо.

«Хорошо? Сегодня я вёл себя хорошо? А что изменилось? Мама меня пожалела и обманула папу или я действительно вёл себя хорошо? И как это – хорошо?»

Я продолжал плакать дольше обычного, дольше, чем после ежедневной, вполне ожидаемой порки – то ли от затянувшегося ожидания, то ли от неожиданности, то ли по привычке, то ли от непонимания. Мама напоила меня водой, успокоила и позволила посмотреть телевизор.

Я так и не понял, чем этот день отличался от других, но понял, что я абсолютно ничего не понимаю. Взрослые лучше знают, что можно говорить и делать, а что нельзя. Школьные учителя лучше знают, какие предметы мне пригодятся в жизни. Друзья лучше знают, как знакомиться с девушками, на ком мне жениться и с кем разводиться. Жены лучше знают, на что мне тратить деньги. А люди, сидящие в зале, лучше знают, какой должна быть хорошая книжная презентация…

– Так почему вам так важно, чтобы вам верили? – повторили из зала вопрос, который вернул меня в настоящий момент на презентацию моей первой книги.

«Быть может, потому, что я с самого детства сам себе не верю, и мне очень нужен кто-то, кто бы верил в меня, в мои силы, в мою правоту», – промелькнула мысль, и я на одном дыхании выпалил:

– Если вы не верите мне, то и книгу не купите. А мне очень не хочется везти их в Братиславу…

Дежурная улыбка, удивлённые взгляды.

– По крайней мере, честно. Спасибо.

– Эта неловкая пауза говорит о том, что вопросы из зала не готовились заранее, – я с трудом ещё шире растянул улыбку. – Есть ещё вопросы? Тогда я продолжу…

Я отвернулся всего на мгновенье, и он утонул в толпе. Волны туристов и местных, праздно шатающихся по Приморскому бульвару, любезно расступались, маяча его удаляющейся макушкой. А потом сомкнулись и словно смыли моего сына из виду.

Шум толпы врывается в сознание обрывками фраз, доносящихся со всех сторон. «Да бесполезно кричать», – жалуется женщина в мобильник. Субботний вечер и впрямь со всех сторон грохочет десятками голосов уличных музыкантов. «Беги давай!» – командует прохожий девочке лет десяти, и та моментально занимает позицию у большого металлического сердца, обвешенного сотней замков. Может, и мне с бывшей стоило скрепить свои узы, повесив здесь символ нашей любви, тогда бы я не гулял сейчас с детьми сам и не потерял бы сына?

Я подхватил дочку на руки и ускорил шаг. Ей – три, и она любит гулять у папы на руках. Сыну – пять, и он постоянно куда-то бежит, прямо как я. В памяти всплывают десятки объявлений с детскими фото и заголовком «Помогите найти». Отмахиваюсь от них и пытаюсь убежать, судорожно шаря взглядом вокруг. «Этого не может быть! Со мной такого не может случиться!» – кричу себе в мыслях и продолжаю бежать.

Весь бульвар позади, на меня с сочувствием смотрит памятник Пушкину. «Дети теряются, всякое бывает, наслаждайся вечером, жизнь ведь пролетает…», – он читает специально для меня написанный экспромт, который слышу только я.

– Знаешь, Пушкин! А не пошёл бы ты в ж#пу! – срывается с моих уст фраза, на которую оборачиваются несколько удивлённых туристов. Я поворачиваюсь к нему спиной, пересаживаю малышку с онемевшей руки на плечи и бегу в обратную сторону.

На Приморском бульваре уже зажглись фонари. Всеобщее безудержное веселье бесит. Сорок минут назад я потерял сына и теперь наматываю круги по бульвару, не в силах принять реальность. Я обратился к патрульным, оставил им описание ребёнка и свой номер, но это, скорей, жест отчаяния, нежели вера в то, что это поможет.

Я уже не могу бежать. С каждым кругом мой шаг замедляется так же, как и сердце. Кажется, что в тот момент, когда я остановлюсь и полностью приму пропажу сына, оно тоже остановится. Но ведь со мной ещё Алёнушка! И я двигаюсь дальше, ненавидя каждую счастливую физиономию.

Далеко впереди замечаю их. Они, раздавшись на всю ширину центральной аллеи, двигаются мне навстречу. Перед ними все расступаются и спешат убраться с дороги. На соседних аллеях становится тесно. Мне бы тоже не испытывать судьбу – сегодня явно не мой день.

Вспомнил, как год назад молодая девушка отчаянно бросилась мне под колёса, спасаясь от них. Ранним субботним утром я выехал немного развеяться и бесцельно колесил по городу. Песня «Still loving you» в исполнении Sonata Arctica – единственная, с кем я делил тот летний рассвет и пустую дорогу, пока откуда ни возьмись не выскочила она. Не знаю, как я успел среагировать и остановиться.

Моя машина была единственной на всей улице, а она – словно выросла из-под асфальта. Пахло подставой, но я впустил её в салон и укатил под недовольный рёв их толпы. То был её день, из их цепких рук никто так просто не уходил.

Взять хотя бы моего соседа, за которым я в детстве шпионил. Каждое утро моих летних каникул начиналось с его пьяных скандалов за окном. Но одно я запомнил на всю жизнь.

Его яростный многоэтажный мат в очередной раз сотрясал весь дом. Я на четвереньках подкрался к окну и осторожно выглянул. Огромного мужчину собачьей стаей окружили цыгане. Среди них не было ни одного мужчины, только женщины в многослойных разноцветных юбках и подростки.

Они хватали его за карманы брюк, с силой дёргали и моментально отскакивали в сторону. Карманы поддавались не сразу, но у грабителей было время – на крики соседа давно никто не реагировал. Он метался из стороны в сторону, как загнанный зверь, но не мог дотянуться ни до одной. Стая работала слаженно.

В конце концов его брюки превратились в лохмотья. Всё, что было в карманах, щедро разлетелось по асфальту и было подобрано смуглыми подростками. Он лежал на земле и тяжело дышал. Он уже совсем не сопротивлялся, когда одна из цыганок сорвала с его шеи золотую цепочку.

До того утра я думал, что цыгане могут загипнотизировать и украсть меня, поэтому с ними нельзя разговаривать. После я был уверен, что им ничего не помешает просто засунуть меня в какой-нибудь мешок и увезти далеко-далеко, туда, откуда я никогда не вернусь. Поэтому к ним нельзя даже приближаться. Мою уверенность подпитывала бабушка, предостерегая, чтобы я никогда не уходил со двора. И я, конечно же, уходил, но цыганский радар работал у меня отменно. Всегда.

Последний поворот на соседнюю аллею за спиной. На меня надвигается пёстрая стена цыганских женщин с детьми. Ловлю любопытные взгляды с боковых аллей. Кто-то снимает на камеру телефона. Я продолжаю идти прямо по центру аллеи. С каждым шагом мои внутренности всё больше сжимаются в комок, их словно засасывает маленькая чёрная дыра внутри меня.