Юлия Лавряшина - Запретный плод

«Я не должна, – жалобно застонало в ней. – Это же так неправильно… Это… смешно! Но как можно отказаться от этого?!»

– Пусти меня! – Она произнесла это отрывисто, чтобы он разом пришел в себя.

Он быстро сморгнул испугавшее Ольгу. Разжал пальцы. Ее руки беспомощно зависли в воздухе. А ветер уже сам отвел волосы, рассеял наваждение.

– Извините, – сказал Макс. – Мне уйти?

Его голос прозвучал глухо, будто он боль превозмогал, говоря. «Не может же он так играть! Он ведь не из наших. Из них ни одному не поверю». У нее отчего-то зашлось сердце. Жалость? Что это вообще?

– Просто больше не трогайте меня.

«Зачем я это сказала? – Она уже перешла к пассажирской дверце, взялась за ручку. – Когда меня в последний раз пронзало так сладко? Четверть века назад, если не больше… Практически в другой жизни. Надеюсь, он не послушается…»

Она взглянула на Макса поверх машины. Не торопясь сесть за руль, он по-прежнему смотрел на Ольгу, только теперь в глазах его страсти не было. «Вселенская печаль во взоре». Она попыталась усмехнуться, наспех укутаться в спасительный цинизм.

– Что с вами, Макс? Что-нибудь случилось?

Опять поправила густые волосы тем движением, что открывало невинный изгиб шеи, сливая в один образ Снегурочку и Купаву – что может быть соблазнительней? И поймала себя на этом: «Я продолжаю игру? Не актерскую – женскую. Но чем она лучше? Непростительно! Он ведь совсем ребенок…»

Но себе все простит, что с мужчиной, даже таким юным, связано, это Ольга уже знала. Почему она должна чувствовать себя виноватой за то, что родилась раньше? Время рождения не выбирала, не заказывала. Вадим никакой вины за то же самое не чувствовал, и никто его не осуждал, когда он взял ее в жены совсем девочкой, погрузил с головой в свой кризис середины жизни. Сначала просто нянчился с ней: забирал после занятий в театральном училище, кормил в ресторане, делился воспоминаниями и некоторыми актерскими хитростями – взрослый мужчина, состоявшийся артист из тех, чье имя произносили с трепетом. Тогда не гонорарами слава измерялась…

Вадим бесплатно водил ее по театрам, объяснял причины актерских неудач и успехов. Ольга слушала его раскрыв рот. В то время мужчины в нем вообще не чувствовала. То есть – отстраненно понимала, что он интересен, обворожителен, и прочее, прочее… Но все в ней реагировало только на ровесников: юность всегда волновала ее больше зрелости. Эти флюиды, этот аромат будущего…

Потом Вадим добился, чтобы Ольгу взяли на съемки фильма, в котором он играл главную роль. Она снялась в эпизоде и стала его любовницей прямо на каких-то бревнах за деревенской избой, где снимали ее сцену. Спина болела потом еще пару дней…

Позднее поняла, что была для него чем-то вроде спасательного круга – надеялся, что молодая жена удержит на поверхности. И ведь удержала, и даже вытянула из депрессии, которая только дома давала себя знать – в театре Вадим держался, играл бодрячка даже за кулисами. Она и сама таким его воспринимала, когда замуж шла: энергия кипит, глаза горят, остроты – фейерверком. А дома – одно беспомощное шипение, сдувался мгновенно и на нее же злился, что это с ним происходит. Хотя именно театр его добивал: «заслуженного артиста» еще не дали в то время, ролей интересных не было, все старые спектакли, зарплата – с гулькин нос, приходится то на радио калымить, то Дедом Морозом… Ольге, тогда первый год служившей в театре, эти проблемы были еще не ведомы. Но Вадим постарался, бросил ее в свое море тоски, как щенка в реку. Выплыла. И его вытащила. Тоже: что-то доигрывала, в чем-то искренней была…

Макс вдруг опустил глаза, точно испытав неловкость за нее. За ее откровенное притворство. И Ольгу потянуло поежиться, обхватить плечи, спрятаться в тепло: «Неужели он все так чувствует?! Он ведь ребенок еще!» В этом была очевидная натяжка: Макс уже не был ребенком. Может, он и был моложе ее сына, так ведь и Поль в своем Париже другим женщинам виделся мужчиной, не ребенком. И нечего пытаться усыновить всех на свете.

«Какая прямая линия рта, – внезапно заметила Ольга. – Мужественная. Неулыбчивый рот. Но когда улыбнется, все лицо начинает сиять. Почему он так редко улыбается? Любой артист на его месте слепил бы зубами, засыпал комплиментами, анекдотами душил… Хорошо, что он не актер. Этого актерства мне за глаза хватает… Осточертело уже. Надо ему побольше приятных слов говорить, чтобы улыбался почаще…» Не для мира хотелось этого света, для себя, чего уж душой кривить?

– Вам не привезли модель?

– Привезли, – сказал он, уже справившись с голосом. – Хотите, покажу?

Ей сразу стало легче: мальчишке не терпится похвастаться новой игрушкой. Эта ситуация была ей знакома.

– Еще бы! Конечно, хочу! – Она заскочила в машину, с удовольствием устроилась в тепле. Теперь к Максу будет обращен выигрышный профиль… Заметит ли разницу? Кто-нибудь, кроме нее самой, вообще когда-либо замечал?

Когда он оказался рядом, Ольга мгновенно уловила – взгляд другой. Мурашки по спине от него уже не бегут. Сейчас если Максу и хотелось от нее чего-то, так только вовлечь в свою игру, и эта игра не имела с любовью ничего общего. Смотрел на нее с восторженным ожиданием: «Неужели тебе это интересно?! Правда, интересно?» Как обмануть такой взгляд?

Уже ничего не доигрывая, Ольга улыбнулась ему, в очередной раз блеснула глазами. Про себя, правда, подумала: «В двадцать лет я обиделась бы на эту внезапную перемену в нем… Тогда мне хотелось быть для мужчины не просто центром Вселенной, а всей Вселенной. Чтоб никаких других интересов. Ни малейшего намека на страсть, не на меня направленную. Не просто хотела, требовала этого! Какие мы глупые в двадцать лет…»

Вытащив из-за пазухи коробочку с двумя прозрачными сторонами, Макс протянул ей:

– Вот. Видите, какое чудо?

Принимая ее, Ольга как бы невзначай коснулась теплыми пальцами его озябших рук – пусть прочувствует, какой жар внутри ее. Повертела модель перед глазами: машинка как машинка. Разве не такие во всех ларьках?

– Потрясающе! – отозвалась она, без труда прочитав во взгляде Макса то, чего он ждал от нее.

– Вы видите, да? – тотчас воспламенился он, глаза так и засветились. – Какая ювелирная работа! Детализация какая…

Подавшись к Ольге, чтобы ткнуть пальцем во все детали, он оказался так близко, что ее волосы прильнули к его щеке. Она кожей ощутила его близость, кажется, микроскопические волоски на лице встопорщились… У нее губы онемели от удовольствия. Хорошо, что он сам продолжал говорить:

– У нее даже подвеска работает! Я просто в себя не могу прийти – она уже у меня в руках!

Все же удалось справиться с губами:

– Вы долго ее искали?

Она опустила модель пониже, чтобы ее колени тоже попали в поле его зрения. Заметил ли?