Юлия Лавряшина - Запретный плод

Не споря и не уговаривая, Макс заметил:

– Классное место.

– Не Столешников переулок, конечно, это там, говорят, самая дорогая недвижимость, но мне на Трубной нравится. Детей всегда много поблизости. Некоторых, правда, они раздражают… К метро не пробьешься.

– Да, цирк же рядом, – вспомнил он. – Я был там еще при Никулине.

– Я тоже была. Только с сыном, – зачем-то подчеркнула разницу их возраста. – Можно гордиться тем, что мы своими глазами видели Юрия Владимировича в работе… А в квартире, где я сейчас, жили еще родители мужа. Он там и родился.

Он помолчал:

– Почему-то я подумал, что вы не замужем.

– Он умер.

Эти слова уже давались ей без труда. В первые годы они застревали в горле, начинали рвать его изнутри.

Так ни разу и не позволив себе взглянуть на нее, Макс пробормотал:

– Принято извиняться, когда коснешься такого… Извините.

– Думаете, я из-за этого разревелась тут? – Ольга невольно шмыгнула носом и слегка испугалась: не вышло ли это вульгарно?

– Думаю, и из-за этого тоже.

«Конечно, он прав, – признала она. – Недаром же сразу вспомнилось о Вадиме. Чего больше осталось мне от него – обиды или благодарности? Он научил меня играть по-настоящему, без фальши. Сделал для меня больше, чем кто-либо из учителей, режиссеров… Сына подарил. А последним отрезком перечеркнул всю нашу жизнь. И послесловием: на похоронах какие-то бывшие любовницы вдруг всплыли, рыдали у гроба. А у меня сил не было их выгнать. Остались нелюбовь и обида. Не на него даже, на себя, что была такой слепой дурой столько лет. Может, потому и пустилась после похорон во все тяжкие… И остановиться не могу».

– Макс, я никогда не была в Переделкино, – выпалила она, внезапно решившись. – Стыдно признаться, но все как-то не получалось.

Он бросил на нее недоверчивый взгляд – осмелился-таки посмотреть на зареванную артистку.

– Так вы…

– Поехали к вам. Вы меня заинтересовали своей коллекцией.

– Супер! А что еще я вам покажу! – тотчас ожил он, заерзав на сиденье.

– Трупы шести жен в потайной комнатке?

Рассмеялся охотно. Уже в тягость были эти слезы, этот серьез. Ей самой – в тягость…

– Я не назвал бы это трупами, но тела обещаю.

– Господи, Макс!

– Это не так страшно, как вы думаете.

Ольга догадалась:

– А, вы о своих скульптурах?

– И о них тоже.

Ей внезапно не увиделось даже, а почувствовалось: его руки лепят ее тело. Умело, уверенно, осторожно. Выводят линию груди, живота, палец уходит в небольшое углубление. Когда лепят женские бедра, это похоже на работу с вазой? И скульптор относится к ней столь же бережно? Одно неловкое движение – и все испорчено, перекошено, смято… У нее никогда не было скульптора в любовниках… Да и других-то было не так уж много. Это только принято думать, что у актрис опыт Клеопатры, на самом деле все точно так же: у каждой – своя судьба. Свой путь. Ее был освещен маяком одной любви. Это потом возникли тусклые фонарики.

– Так что? – нетерпеливо спросил Макс. – Куда вас везти?

– Мы едем в Переделкино, – произнесла Ольга решительно. – Разве вы еще не поняли этого?

Ее лицо обладало уникальной способностью восстанавливаться. Приобретенный актерский навык? Сама не помнила, как там было раньше – до профессии. Но когда приходилось рыдать на сцене, была уверена, что на поклон уже выйдет красавицей. Она не подозревала, что вид у нее в эти минуты немного растерянный: после трагедии Медеи, от которой сердце рвется на части, – да в мир, где этому аплодируют.

Макс видел, как ей было не по себе, когда спектакль, который с ее участием он увидел первым, закончился. С каким недоумением Ольга всматривалась в лица зрителей: кто они? Откуда? И то, что она так мучительно соглашалась на признание только что случившейся с ней беды сплошным лицедейством, тронуло его еще больше, чем ее игра. Которая была пронзительной – у него даже слезы пару раз навернулись.

И, кажется, именно в этот момент Макс увидел в актрисе женщину. Немного потерянную, словно ее разбудили в шумной зале во время бала, к которому она была не готова: лохмотья вместо платья, волосы не убраны, смятение в душе… Ему не поверилось, что и это тоже может быть игрой. Что-то неправдоподобно искреннее обнаружилось в этой женщине… Красивой женщине, по телу которой его взгляд струился с восторгом скульптора, который всегда чуть больше, чем просто мужчина. Он может сам создать совершенство. Он всегда Пигмалион.

Но Ольга Корнилова не была совершенной. Она была живой. Руки ее беспомощно цеплялись за платье… Уже в следующий момент Ольга справилась с собой, может, никто больше и не заметил той сбитой с толку девочки, что внезапно напомнила о себе. Большеротой и долговязой, которой мальчики не писали записок. Годами учившейся не стыдиться себя. Научилась…

И сейчас в машине она пришла в себя также быстро, уже улыбалась, точно и не было только что этих слез ни о чем и обо всем сразу. И веки уже не красные, не опухшие – скоростная регенерация какая-то. То смеется, то плачет. Сплошная эмоция, а не женщина! А может, наоборот – женщина до мозга костей. Истинная. Познать такую и значит – стать мужчиной. Все девочки, что были у Макса до этого, ничего не открыли ему нового в самом себе. Их любовь (если секс наспех, с голодухи можно было назвать любовью!) ничего не изменила в нем самом, не помогла ему вырасти.

Ну, первый раз, конечно, был потрясением, как у всех… И, почти как у всех, неприятным потрясением и разочарованием: «И это все?» И грязно, и быстро, и стыдно… Удовольствия почти никакого ни ему, ни ей, такой же девочке, однокласснице. Что она могла ему дать? Сама еще ничем не напиталась в этой жизни…

Он незаметно скосил глаза на Ольгу, уже спрятавшую скомканный платочек: слез как не бывало. Минуты не прошло – она уже другая. Есть чему поучиться. То внутреннее чутье, что отличает всех художников, подсказывало Максу, что именно эта женщина способна открыть что-то важное в нем же самом и для него. Только для этого нужно слиться с ней так близко, чтобы из тела в тело перешло некое знание… Взаимообмен. Хотя то, что может выплеснуть в нее он, не так уж для нее важно. Правда, он читал, что мужская сперма полезна для женского организма. Особенно в определенном возрасте.

На последнем слове Макс то и дело спотыкался. Это было тем препятствием, устранить которое было не под силу… И он боялся, что Ольга так и не сможет его преодолеть, сделать вид, что его вовсе не существует. Для него самого это не имело такого значения. Ты – моя женщина, я – твой мужчина. И все. Есть только плавные, будто совершающие магические пассы, движения ее рук… Беспокойные ноги, которые вроде уже готовы разойтись, впуская желание – и его, и свое, а потом опять сжимаются запретом… Ее волосы, которые Макс уже почувствовал на своем лице, вдохнул их аромат… Теперь так и мерещится, как Ольга наклоняется над ним, опрокинутым ею навзничь, окунает сверху, вопреки законам физики, в свою тьму.