Анна Блажкова - По наследству

– Не все. Есть покупают на завод. Я таким лучше продам.

– Ты что, на лбу прочтешь, для чего берут?

– Молчи, дура! Сам знаю.

– Сам! Сам! Придумал растить таких хороших зверьков на погибель. Помешался со своим мопедом.

Дуясь друг на друга, они возвращались домой на трамвае, часто везя своих Великанов и Шиншилл обратно в клетки.

Уже двадцатилетняя Саша, как-то попав на городской рынок, чтобы купить пару дорогих моченых яблок, услышала:

– Купите морковочку! Ее везде надо, и в борщ, и в салат, и так поесть. Всего 20 копеек. Любую выбирайте, – как заговор, с распевом проговаривала старушенция.

– Это что, одна морковка 20 копеек?

– Да, милая. Новая еще не наросла, а морковочка везде нужна, выбирай, моя хорошая.

– Мне не надо.

Старушка поджала губы.

Прогулка между рыночными рядами выглядела аристократически – ходит эдакая модница с вызывающей прической, которую интересуют моченые яблоки по четыре рубля – эх, беспечность! Однако, Торговля, сама того не подозревая, открыла свой секрет:

– Ма, представляешь, морковка на рынке 20 копеек штука!

– Перед новой старая всегда дорожает, да и все вообще – возьми те же яблоки, на Новый год они полтора – два рубля, а сейчас – четыре пятьдесят, и вкуса никакого.

– Знаешь, как они пахнут! Слушай, ма, давай осенью накупим моркови по десять копеек за килограмм…

– Ну, и дальше что?

– Как что? Весной начнем продавать по двадцать копеек за штуку.

– Брось глупости говорить.

– Ничего не глупости.

– Где хранить? В нашем погребе она не долежит до весны, и места мало, то у людей хорошие подвалы. Потом, кто будет сидеть днями на базаре? Я не буду, ты тоже.

«Всё верно», – подумала Саша и на несколько лет забыла о торговле. Иногда советовали ей умные люди, и Гоша в том числе, что надо привозить что-нибудь для «оправдания дороги», когда она по два раза ездила в Москву и Киев. Саше делали заказы знакомые, и она честно искала в Москве кроссовки и краску для волос, в Киеве рейтузы с начесом большого размера и чай «Бодрость». Никогда не было мысли везти дефицит, чтобы спекулировать. «Торговля унизительна и лукава до пошлости», – думала она, и ей казалось, что это суждение зацементировано в одном ряду с другими ее благородными суждениями.

Но… В двадцать девять лет, ей захотелось сменить одну работу на другую. А так как ученица обойщицы мягкой мебели первые три месяца получала копейки, тут и состоялась сделка с Михалычем. Саша вспомнила, как обычно все благоговеют перед фарцовщиками, и согласилась на сбыт косметики.

Много потрудился для государства Михалыч, но подходил пенсионный возраст, и обмозговав всё как следует, он подъехал к Гоше в магазин.

– Гоша, ты же знаешь, что у меня большие связи, зачем их в землю зарывать и сидеть выглядывать пенсию – эту смешную сумму. Хочу открыть торговую точку – продукты продавать, а то в магазинах наших гольё. У меня и колбаса будет, и мясо, и шоколад. Я уже присмотрел киоск, бывший книжный на вокзале.

– Что ж, место бойкое.

– За киоск просят 800 тысяч, одному накладно. Давай я возьму Сашу в дело, и сбросимся по 400.

– У нее за душой ни копейки, но я бы нашел деньги.

– Ты согласен?

– Конечно. Зачем упускать возможности?

– Я буду держать тебя в курсе. Ты сам поговоришь с Сашей?

– Да, скажу ей, уверен – она согласится.

Саша согласилась. Не потому, что Торговля собиралась зачислить ее в свой штат, а оттого, что выдохлась на мебельной фабрике. Когда-то она заскучала на оформительской работе: четыре-пять экземпляров объявлений и поздравлений – не партсобрание, так комсомольское, то партконференция, поздравления в паре с торжественными собраниями – это текучка, так называемая. Из крупного – доски почета и доски позора, экраны соцсоревнования и экраны показателей. И мертвой рекой транспаранты с партийными призывами: «Выполним досрочно», «Перевыполним», «Пятилетка качества», «Пятилетку за четыре года», – и всё в этом роде. Конечно, работа такая, но зачем писать глупости? Вместо них, просто украшать производственное пространство и территорию, а работать всем по совести. Парторги, ее непосредственные начальники тоже осточертели, смотришь в глаза – вроде горят стремлением к справедливости на собрании, или где нужно кого-то проработать, а так не только мелкие карьеристы и дрожатели за свой портфель, но еще в большинстве хапуги.

– Посмотрите на эту глупую! – пыталась вразумить подругу Таня Руденко, Сашина сослуживица, – мало того, что развелась с человеком, который получал по 300–400 рублей, квартиру ему оставила и с работы увольняется.

– Плевать на его зарплату. Квартиру ему дали. Во-первых, я не люблю квартиры, во-вторых, он сирота, пусть богатеет.

– Квартира двухкомнатная!

– Ну и что? В кооператив внесен только первый взнос, как ее делить?

– Ой, дура!

– Ничего, не пропаду. Хамство терпеть не желаю! Бестолковой работой заниматься не желаю! – Саша выпрямила спину и отвела от себя правую руку, театрально изображая свободного человека. Потом улыбнулась, но все-таки серьезно добавила, – пойду учиться на плиточника-мозаичника.

Из этой затеи ничего не вышло, потому что получить такую полезную профессию кроме Саши, и может еще человек трех, никто не рвался. Пообивала Саша какое-то время порог училища и плюнула на новую профессию.

– Может, отец тебя на пивзавод как-нибудь устроит? – со слабой надеждой спрашивала мать.

– Я технолог только по бумажке, на практике – ноль. Пивзавод неудобно расположен, ночами ходить со второй смены мимо вокзала и наших балок врагу не пожелаешь. Я представляю, какая на пивзаводе сырость, мрачность и вонь.

– Почему вонь?

– На хлебокомбинате была вонь. Не везде, конечно, а где дрожжи хранились и где черствый хлеб размачивали. Бр-р, – Сашу передернуло.

– Ну тогда не знаю… Смотри сама.

Саша посмотрела в сторону мебельной фабрики. «Если идти быстрым шагом, то двадцать минут – и на работе. Буду грузчицей. Труд простой: руки, ноги работают, голова отдыхает, а зарплата – почти в два раза больше, чем у оформителей.

– Зачем тебе быть грузчицей? Иди на обойку, будешь в тепле, – уговаривала начальник цеха, глядя на Сашин бирюзовый лыжный костюм маленькими треугольными глазами, как у сенбернара.

– Грузчицы хорошо зарабатывают.

– Не больше обойщиц, уж я то знаю, – начальница встала, прикутала плечи кудрявым пуховым платком, совсем сузила глаза и тихо душевно посоветовала:

– Иди на обойку в бригаду Рябони́.

Люда Рябоня́ больше всех невзлюбила Сашу. Проявления этой ненависти были особенно заметны в день закрытия нарядов, когда она спрашивала у бригады: «Как закрывать новеньким?» – четверым, в числе которых была Саша.