Анна Блажкова - По наследству

Саша несколько минут лежала с закрытыми глазами и пыталась вспомнить сон. Никакие детали не всплывали. Она погоняла серую массу впечатления от сна, как тюремщик баланду, убедилась, что интересного не выловишь, встала и поставила чайник на электроплитку. Серый сатиновый халат и старые туфли на плоской подошве были приготовлены с вечера, Саша обреченно облачилась в это старье, вздохнула и пошла за дом к замешанной в корыте глине.

Стена пристройки уже года три показывала свою неприглядность и была похожа на застиранную и порванную во многих местах скатерть. Комнатка за этой стеной – кладовка, и это тоже одна из причин в затягивании ремонта.

Но вот дело пошло. Саша с душой окунулась в чувственную работу: отбила куски старой штукатурки, которые пыхтели, когда к ним дотрагиваешься, кое-где прибила несколько тонких реек крест на крест и после смачивания стены, ладонью-лодочкой захватывала вязкую глину из корыта, подбавляла к ней пучок сухой травы, уже обеими ладонями сначала мяла, а потом делала плотный комок и довольно сильным, резким движением руки бросала его на стену – «ляп».

По уставу бабьего лета небеса, кажется, звенели чистой синью, по воздуху плыли длинные паутины, а клены потряхивали лимонной листвой. Погода настраивала если не на восторг, то на радость – уж точно. Но в голове Саши присутствовал какой-то страшноватый сумрак. Из него периодически змеей выползала одна мысль: «Вдруг баба Маня умерла».

Дней пять назад Саша ее навещала. Все прошло в обычной тягостной норме, даже был один хороший момент – баба Маня пригласила ее в дом и показала костюм, сшитый собственными руками.

– Видишь, жакет. А вот сарафан, – бабуля вертела вешалку и была очень довольна.

Саша смотрела на вещи, сшитые из серого «в елочку» гобелена, из которого покойная мать строчила автобусные чехлы и подумала: «Как на смерть», – но вслух похвалила бабушкину работу.

«Чего ей умирать? На здоровье она немного жаловалась, так ведь несколько лет подряд одни и те же жалобы. Все сама делает по хозяйству, даже носит воду на коромысле, а я так и не научилась». Саша прошла дальше в огород и стала смотреть на бабушкин двор, в надежде увидеть ее. «Не видно, значит, отдыхает», – мельком оглядела котлован, когда-то густо населенный, теперь мало и, в основном, пьянчугами, подсмотрела задворки четырех соседских дворов (огороды соседей также, как и ее, сверху обрамляли котлован), и вернулась к корыту.

Она решила заслонить тревожные мысли, которые по ее мнению, сама она и придумала, чем-нибудь интересным – например, представить времена года живыми людьми.

Весна – романтическая студентка, глаза – в небо, спотыкается, очень бледная. Лето – мужчина лет тридцати пяти, все умеет делать, особенно хорошо по строительству, любит повеселиться в компаниях, загорелый здоровяк. Осень – вялая красивая женщина, знает всему цену, любит шляпы. Зима – тетка с мясистым лицом, самогонщица, кряхтит, когда наклоняется, один пуховый платок на голове, другой…

Раздается звонок, на который сразу откликается собака. Пришла материного дяди жена – баба Клава, маленького роста, но с крупной вытянутой головой, с оттянутым книзу подбородком и с длинными зубами. У нее довольно пронзительный голос, и она им лихо расплескивает тишину двора, что хранилась до ее визита:

– Батя дома?

– Спал, вроде бы…

– Трусов ему нашила, – баба Клава извлекла из матерчатой сумки шелестящий газетой сверток.

Вышел отец, он стоял на пороге своего дома с широко открытыми полупьяными глазами.

– На, – баба Клава ткнула его пакетом в живот, – гуляешь?

– Почему мне не гулять? – он сделал довольную жизнью улыбку, – дядь Валя дома?

– Дома, – в этом слове родственница очень твердо произнесла букву «д», как будто ударила по ней молотком и посмотрела снизу вверх на отца, говоря своим взглядом «дома и делом занят, не то, что некоторые».

– Баба Клава, а ты сейчас не заходила к бабе Мане? – спросила Саша.

– Нет, – протяжно и с долей настороженности ответила Клава.

– Пожалуйста, зайди к ней сейчас, я вся в глине, потом вечером она закроется на сто замков. Что-то мне тревожно.

– Хорошо, зайду, зайду, – баба Клава спешно уходит.

Утешая себя тем, что бабулю проведают, Саша возвращается к своей работе.

Ровно через десять минут вновь звонок, Саша уже мчится к калитке.

– Маня умерла, – шипя от одышки, выпаливает Клава, – уже мухи, она вспухла.

Отец уходит с Клавой, Саша быстро смывает глину с рук и ног и бегом к бабушкиному дому.

Отец вышел из тещиного флигеля и с мрачной торжественностью сказал, что накрыл покойнице своим носовым платком лицо, потому что оно испортилось, и ушел домой.

Учитывая смрадность воздуха, Саша оперативно обыскала комод, где по ее соображению могли быть документы.

Документы, фотографии, немного денег она забрала, и пошла вызывать милицию. Клава понесла страшную весть мужу, чтобы потом эту весть передать по его родне: дать телеграмму в Ростов средней сестре Анне и сходить в глубь поселка к среднему брату Федору.

Милиция подъехала к вечеру. Помимо вопросов, милиция организовывала увоз тела быстро упокоившегося. Но два сотрудника проявили доверчивость и, не глядя, поверили словам Саши, что бабуля не задушена подушкой, не огрета лопатой и не обворована после этого.

– Все цело. Дом не заперт был. Одета в чистые вещи (именно в костюм из гобелена). Соседи, я узнала, видели ее в день разноса пенсий, она из магазина шла. Значит, вернулась, наверное, стало плохо ей, легла и всё…

– Что ж, распишитесь.

– А заходить будете? Я только документы унесла, остальное всё как было.

– Мы вам верим, – ухмыльнулся милиционер.

– Так как же бабушка? Ее в морг надо.

– Не надо. Ей уже семьдесят четыре. Идите завтра в свою поликлинику, там возьмете справку о смерти.

Дед Валентин катил перед собой тележку, за ним шла его Клава и вездесущая их подруга Кира.

– Берите, что хотите, – объявила Саша.

Женщины стали шерстить тряпки, дед погрузил на тележку доски, которые должны были пойти на ремонт забора.

Лежало тело с накрытым носовым платком лицом, а вокруг возникло столько движения: Саша выносила вещи, мебель, посуду на свежий воздух, дед делал ходки с тележкой. Помимо досок он взял телевизор и радиоприемник, тумбочку, какую-то посуду, шторы, половики и покрывала. Может быть, усталость помешала ему более внимательно все осмотреть и забрать еще что-нибудь по своему вкусу.

– Сколько у нее денег? – спросил он.

– Пять двести, только на гроб, – по печальному опыту похорон матери в прошлом году, Саша знала цены на эти последние потребности для неживого человека.