Анна Блажкова - По наследству

Через несколько дней Михалыч появился у Гоши в магазине с удрученным лицом:

– Представляешь, за киоском не закреплена земля. Это значит, что я постоянно буду в зависимости от вокзального начальства. Неохота их кормить, да еще в прихвате с вокзальной милицией.

– Да, действительно, неприятный ход событий, – отреагировал Гоша.

– Книготоргу дал отставку. Куда такие деньжищи за один железный коробок. Там у нас на поселке пустует приемный стеклотары, говорю заведующему: дай в аренду, так он уперся – нечего мне конкуренцию создавать. Я сказал, что хлеб, соль и спички не буду продавать, а больше в вашем магазине ничего нет. Он обиделся, все равно, говорит, нам нужно это помещение. Я попытался пугнуть насчет всяких проверок, так он, сволочь, Стародубцем прикрылся.

– Стародубец считается «авторитетом», воевать с блатными не хотелось бы. Однако, каков заведующий! Нашел укрытие, – досадливо заметил Гоша.

Расстались на том, что Гоша будет ждать еще какие-нибудь варианты от Михалыча, держа наготове нужную сумму денег. Но проскакивали деньки, а вариантов все не было, может даже они и были, но известны одному Михалычу. Саша не волновалась, дел по дому накопилось, и главным для нее было – вырваться из фабричного плена.

«Надо спать», – уговаривала себя Саша, однако воспоминания выстроились в длинную очередь и куда-то оттеснили сон. Теперь, когда факт смерти бабы Мани стоял неприглядный и зловещий, Саша вспомнила, как три дня назад она не могла спокойно уснуть, потому что, как и сегодня днем, ее буравил вопрос: «Вдруг баба Маня умерла?» Потом всякая ерунда тявкала на вопрос, пока он не испарился. А утром засосали дела. «Ведь я обещала заходить раз в неделю, и в субботу была у бабы Мани», – утешалась Саша. Затем, ближе к вечеру приехали на голубом москвичке родственники по отцу – двоюродная тетка с сыном. Саша не питала к ним добрых чувств, и год назад не сообщила им о смерти матери. От случайных людей прознала тетка, что нет больше ее кумы, и поспешила к Анатолию с тетей Нюсей.

– Ой, кумушка моя, моя красавица, – гундосила тетка, – что ж такое получилось? – и она заглядывала в глаза то старой Нюси, то Саши. Нюся ответила за двоих:

– Сэ́рдце. Шо зро́быш? Сама пи́ду сли́дом.

Гости хоть и жили по географическим меркам недалеко – километрах в пятидесяти в совхозе, или бывшем совхозе, в общем, в деревне, – остались ночевать.

Дом, в котором жила Нюся и Анатолий после смерти Валентины стал неуютным, хотя Саша и пыталась его поддерживать уборками, но мрачная атмосфера, кажется, навсегда в нем осталась жить. Даже новый светлый линолеум в самой большой комнате говорил о том, что его постелили, чтобы закрыть то место, где упала Валентина. Саша расположила гостей в своем двухкомнатном флигеле, а сама ушла спать к Гоше. У Гоши тоже был флигель из трех небольших комнат, обставленных красивой малогабаритной мебелью и с умелым подбором цвета всего, что было в интерьере. Совместными стараниями брата и сестры этот флигель внутри имел европейский вид, и так же по-европейски был чист.

Летнее тепло уже выветрилось, уступив место осенней зябкости комнат, многие протапливали свои жилища и Саша тоже, но Гоша всегда тянул до настоящих холодов, считая, что нужно закаляться. Сестра в шерстяных лосинах, свитере и теплых носках сделала из одеяла кокон и уснула на полу, чтобы не разбирать пухлый диванчик и не придавать брату хлопот. Когда похудевшее утро уже достаточно разбавило молочным светом отступающую ночь, раздался звонок. Этот трезвон мощного школьного сигнала начала и окончания урока, казалось, должны были услышать даже в центре города. Саша умела реагировать на тревожные и враждебные поползновения внешнего мира, потому что получила с детства закалку проживания в неблагополучном районе, поэтому быстрее любого пожарника добежала до калитки. Но улица, обозначенная сине-зелеными ширмами заборов, была пуста. Гоша тоже выбежал в плавках, брат и сестра смотрели друг на друга непонимающими глазами.

«Это был знак», – с укоризной к себе думала Саша, – «ведь есть, есть место в моей жизни всякой эзотерике, даже чертовщине, а я всё от нее отмахиваюсь. Если бы раньше подоспеть, то не было бы этого ужасного вспухания». Вспомнился удар в окно среди ночи перед смертью матери, и веселое с примесью истерии настроение, пока не сообщили, что мать умерла. «Выходит, не осень золотая и не увольнение с фабрики были причинами радости, это тот самый смех, который бывает перед слезами. Не зря религиозные люди не одобряют крайние точки настроения».

Саша отодвинула катушки черных ниток-мыслей о тайных знаках вместе с воспоминанием о четырех черных кошках, пересекших дорогу в разных закоулках, когда они с Гошей искали по всему поселку «читалку» на всю ночь над матерью-покойницей, и потянула за ниточку из катушки смешанных ниток-настроений.

«Как бывает странно: баба Нюся недолюбливала меня и Гошу, когда мы были маленькие, возила в нашей коляске двух светловолосых внучат, а мы брели, держась за коляску, которую сделал дед Валентин для меня, и называла нас косоглазыми зайчатами. Теперь мы стали самыми близкими ее внуками. Да и она беспомощная, плохозрячая смогла примагнитить к себе сострадательные чувства, без колючих примесей родственного долга. Просто из почвы, где перегнило все плохое, вырос здоровый, красивый побег теплого отношения к ней.

Баба Маня обожала нас, единственных, ни с кем не сравниваемых внуков. Ее бордовые петушки на палочках были самыми вкусными леденцами, потому что она делала их для меня и Гоши, мы просили ее:

– Бабушка, снег идет, уже можно петушки готовить.

Она сама расщепляла дощечку, подстругивала каждую палочку, доставала с кухонной полки форму на два петушка, варила сироп и несла с улицы таз со снегом для охлаждения. Это был такой сказочный процесс для детского умишки, не похожий на простые, порой неряшливые готовки бабы Нюси.

И мы с Гошей тоже оценивали двух бабушек, и чаша весов для бабы Мани была больше и глубже. Из нее торчали игрушки, вороха книг, на первых и последних чистых двух страницах которых она разрешала рисовать, джемпера новые и с заштопанными ею локтями, вязаные носки, варежки, вкуснятина жареная, печеная, плавающий в баллоне под марлечкой чайный гриб, и наверху, на всем этом богатстве в ореоле добра и заботы стояло красное яблоко-копилка, размером с человечью голову, полное железных рублей».

Светлячком вспыхнуло воспоминание – полувзрослая Саша считала подружкой бабу Маню, и как десерт, раскладывала секреты и вопросы из еще неограненной и незакаленной своей души за чайными разговорами. Бабушкины наставления были похожи на то воздушное пирожное, которое она принесла давно-давно в коричневом игрушечном тазике, сделав внучке двойной подарок – никогда больше не встреченный вкус сладости и вещица для кукол.