Игорь Карпусь - Уроки без перемен. Книга жизни

Благодаря моим учительницам, я научился читать как-то внезапно, без усилий. На одном из торжественных собраний в станичном клубе я самостоятельно прочитал лозунг над сценой: «Под знаменем марксизма-ленинизма, под руководством великого Сталина – вперед к победе коммунизма!» – сначала про себя, потом, более уверенно, для матери. Она удивилась, похвасталась моими успехами перед подругами и вскоре подарила фильмоскоп с набором диафильмов. Так, через окуляр, я прочитал басни Крылова, а в детском саду припал к сказкам. Я гордился тем, что без помощи воспитателя сам могу в любое время снять с полки большую нарядную книгу и открыть её там, где летит ковер – самолет.

Одолев букварь, я потянулся читать все, что было под рукой. Среди немногих книг попалось «Доходное место». Удивила форма изложения: не сплошной текст, к которому я привык, а речь живых людей, непрерывный разговор. Каждый день я открывал эту тонкую мягкую книжицу и перечитывал имена действующих лиц: Вышневский, Жадов, Юсов, Досужев – таких я не слышал рядом. В детском саду были Коростелёв, Курицына, Маслов, Комаров. Дошло до того, что я начал читать пьесу вслух матери, приходившей из школы. Я переписал крупными буквами начало первого явления, прикрепил бумагу на спинку стула и, громко читая диалог издали, притворялся, будто знаю его наизусть. Мать готовила ужин и делала вид, что не замечает моей хитрости.

У нас любят с осуждением говорить: вырос в тепличной среде, тепличное растение. Для огурца, не считаясь с затратами, строят теплицы, а человеку, видите ли, они противопоказаны, сам станет на ноги. Так и вылупились целые поколения, либо скованные и нерешительные, либо готовые расталкивать и вырывать блага. Даже не верится, что были когда-то Елагины, Киреевские, Аксаковы, Бакунины, Бестужевы, Тургеневы, Плещеевы, Станкевичи, взращенные в родовых дворянских оранжереях и составившие гордость нации. Они-то и показали миру, каким может быть русский человек, на которого не скупились в детстве и юности.

Где ты, моя школьная подружка Светочка Непейвода – изящная, добрая и талантливая девочка с мелодичным голоском? В её семье я, 10-летний мальчишка, узнал, что есть накрахмаленные скатерти и салфетки, обед подается в сверкающем сервизе и детей спрашивают, что положить в тарелку. В доме вовремя раздается мягкий голос матери, напоминающий о неотложных делах, и семья такова, что трудно разобраться: где взрослые, а где дети. И теперь, через десятилетия, мысленно блаженствую в гостеприимной семье Любочки Мурзиной, ученицы матери. Отец-офицер пропадал на службе, а в большом доме в конце восходящей улицы нерушимо держался раз навсегда заведенный порядок. Любочка была тихой застенчивой девочкой, я сам предлагал ей игры и развлечения. Мы часами пеленали и наряжали её многочисленных кукол, мыли и наполняли яствами кукольную посуду, принимали и провожали «гостей» и не замечали, что своей возней воспроизводим деятельность Любочкиной мамы. Появляясь в детской, она сразу вникала в суть наших занятий, кое-что поправляла, передвигала, добавляла, и мы с удивлением обнаруживали, что её руки умеют творить чудо. А потом она звала: «Дети, пойдемте кушать барабулю», – и мы вперегонки бежали в столовую лакомиться этой нежной рыбкой. Да разве таким бы я был, если бы вырос в теплице!

В последний раз я наведался в Усть-Лабинскую, когда мне было лет 14. Там жила старинная подруга матери Галя Шубина, она пригласила меня на недельку зимних каникул. Галя работала лаборантом на маслозаводе и занимала ведомственную квартиру. Её 70-летняя мать, сотканная из мелких морщинок маленькая живая старушка, приняла меня по-родственному. Она не отходила от плиты, и каждый день потчевала какой-нибудь вкусной стряпней. Вначале я сопротивлялся, но любой отказ старушка воспринимала как обиду, и я покорно глотал все, что она выставляла на стол: заливное, блины, слойки, хворост, запеканку…

С Галиным сыном Валеркой мы подружились в первый же день. Это был широкоплечий рослый детина лет 27, сила и здоровье так и переливались в его молодом теле. Не знаю, где он работал, из дому он отлучался редко. Мать иногда поругивала его за безделье, но так, как ругают единственного любимого ребенка – с напускной строгостью и плохо скрываемым удовлетворением, что сын всегда рядом.

Валерка обрадовался свежему и незанятому человеку, разница в возрасте его совершенно не смущала. Прежде всего, он рассказал мне, что снимался в кинокартине «Огненные вёрсты», которая недавно прошла по экранам. Я не поверил: «А какую ты роль играл?» – «Да не роль. Мы изображали погоню». И он объяснил, как кавалеристы-каскадеры на скаку подсекали коней, будто их подстрелили, и ловко скатывались через головы целыми и невредимыми. Я зауважал Валерку, что, впрочем, не мешало мне относиться к нему как к ровеснику. Он был из тех счастливцев, с кем сразу становишься на короткую ногу и не ведаешь стеснения и робости. Мы боролись на широком диване, и он показал мне несколько бойцовских приемов. И всё с хохотом, возгласами, шутками. Чтобы занять Валерку, я повел его в станичную библиотеку. Он долго ходил среди полок, вынимал и ставил книги обратно, пока я не вытерпел и предложил ему: «Про сыщика хочешь?» – «Майора Пронина? Я читал». – «Получше», – и я подал ему «Рассказы о Шерлоке Холмсе».

Как ни странно, Валерка ничего не слышал о знаменитом детективе. Два дня он лежал на диване, не выпуская книги из рук, потом сладко потянулся и изрёк: «Ну и молоток, этот англичанин. Так он на самом деле жил, не выдуман?» И тут же прошелся по местной милиции, которая несколько недель не могла выйти на грабителей, зарезавших одинокую старуху: «Тоже мне, специалисты. Шерлок Холмс закрыл бы дело в три дня». А через три дня я уезжал, и Валерка проводил меня на вокзал.

Первый класс я закончил без натуги, он совсем не отложился в памяти. Летом 54-го мать распродала вещи, и мы через всю страну двинулись на Дальний Восток: там мать надеялась удачно выйти замуж. На станциях я выбегал с чайником за кипятком, а в пути слонялся по вагону и присматривался, как пассажиры играют в домино-карты, едят, храпят, бренчат на гитаре. Меня привечали и угощали, народ был простой и хлебосольный. Когда проезжали Байкал, где-то между туннелями мужчина средних лет призвал всех внимательно смотреть вверх. Там, на отвесной каменной стене, появился на несколько мгновений и пропал из глаз отчетливый профиль Сталина. Мужчина, по-видимому – бывший зек, рассказал, что портрет вождя высек по собственному почину один из лагерников. Рискуя жизнью, он зависал над обрывом и нечеловеческим усилием обрабатывал скалу изо дня в день, из месяца в месяц. Этим подвигом он купил себе досрочное освобождение.