Игорь Карпусь - Уроки без перемен. Книга жизни

«Кому что дати или у ково ми что взяти». Взять-то можно, если отдавать надумают, а сам с отдачей опоздал – некому. Но всех, кто приметил меня, расширил пределы моей жизни – не забыл и вписываю в эти страницы. Пора поклониться школе и учителям.

Как я теперь понимаю, моя родная 21-я школа имени Пушкина была выдающимся учебным заведением. Хорошо узнав школьную систему, я не изменил своего убеждения и вижу, как новоиспечённые гимназии и лицеи только пытаются приблизиться к той всесторонней модели образования, которая была воплощена полвека назад в одной из городских школ. И не для избранных, а для всех детей.

Школа открылась в 1936 году, а в 37-м, когда с размахом праздновался пушкинский юбилей, ей присвоили имя поэта. Во время войны здание школы вместе с городом было полностью разрушено. Восстанавливали 21-ю основательно, без мелочной экономии, и школа стала символом возрождения Новороссийска из руин фашистской оккупации. 1 сентября 1954 г. ученики и учителя вернулись в родные стены, а в декабре, после возвращения из Бикина, мать привела меня в новую школу во 2-й класс. Величественный светлый фасад с классическими колоннами настраивал на возвышенные чувства, и мы действительно гордились школой – второй такой в городе не было. Удивление возрастало под сводами здания-дворца: просторный вестибюль в зелени фикусов и пальм, широкие светлые коридоры, огромный актовый зал со сценой, где нередко выступали заезжие артисты, превосходно оснащённые естественнонаучные кабинеты, спортивный зал, мастерские, столовая и буфет. Школа была переполнена, занятия шли с раннего утра до позднего вечера, но тесноты, нехватки пространства мы не ощущали: бестолковые переходы, неоправданные перемещения просто не допускались.

У нас всё было своё, особенное. Ухоженный виноградник, и осенью каждый класс получал по корзине заработанного винограда. Духовой оркестр, который приглашали на городские торжества. Серьезный детский театр и массовый хор. Многочисленные научные общества для старшеклассников и кружки для малолеток. Знаменитое литературное общество «Алые паруса» и, наконец, ежегодный праздник «За честь школы». Он проводился как творческий смотр всех школьных достижений и успехов, каждый класс блистал на этом великолепном торжестве своими талантами, каждый ученик стремился показать искреннюю любовь к школе. После праздника актовый зал превращался на несколько недель в увлекательную выставку ученических подарков, среди них, помню, было немало искусных макетов и действующих моделей. Ничего подобного я нигде больше не встречал.

Мой 4 А класс.

В центре В. Одинаркина, Г. Алексанян, А Каллистова (сл. напр.), С. Непейвода (2-й ряд, 4-я сл.), В. Потолицын (стоит 6-й спр.), Н. Пухальский (стоит 5-й сл.), С. Коднер (сидит 2-й спр.). 1957

Так и стоят в памяти завуч В. Одинаркина, словесницы Л. Шушара и М. Суркова, биолог З. Шишкина, математик Лебедева, географ В. Шапиро, преподаватель физкультуры В. Демидкина… Разные по темпераменту и мастерству педагоги, но резких перепадов в обучении мы, ученики, не замечали. Всех цементировала массивная, внушительная фигура директора Г. П. Алексаняна. При всем благодушии и терпимости, он мог быть и строгим, и требовательным, когда дело касалось авторитета школы, интересов детей. Первой учительницей была мать, а последующие три класса в 21-й учила Александра Владимировна Каллистова. Она и слышать не хотела о выходе на пенсию, хотя давно преодолела этот рубеж: приросла к школе и, пока оставались силы, преданно ей служила. Обитала в коммунальной комнатке на пару с такой же вдовой. Я часто бывал у нее, а когда старушка уезжала к единственному сыну, мне разрешалось приходить одному, копаться в книгах, заводить патефон и угощаться калеными орехами. Изредка она в гневе отчитывала меня за вертлявость и рассеянность, но вообще-то была добрейшим существом и быстро забывала обиды. Нас видела насквозь, с каждым из 40 работала по-своему, терпеливо поправляла, наполняла и отделывала наши способности и характеры. Помню, как учила оформлять и надписывать поздравительные открытки, делать маленькие сувениры из бумаги и картона, как внимательно следила за внешним видом, состоянием тетрадей и учебников, ценила и поощряла красивое и аккуратное письмо. Она ставила в дневнике две оценки: за поведение и прилежание.

Работая рядом с матерью и хорошо зная мою семью, Александра Владимировна уделяла мне больше заботы. Так, случайно я узнал, что новое пальто мать купила мне по ее настоянию, и обновку первой одобрила она. От нее я нередко получал дополнительные задания и поручения, которые с неудовольствием и ворчанием приходилось выполнять. Кто знает, может быть, это полное совмещение одинокой жизни с профессией непроизвольно отложилось в подкорке и объяснило смысл учительства с предельной простотой и наглядностью.

Из всех школьных предметов особенно полюбил химию и English, остальные не затронули. Химия околдовала еще дома, когда упросил отчима купить большую коробку с загадочным названием «100 опытов по химии». После этого поочередно комнаты и веранда превращались в лабораторию и были наполнены дымом и едкими запахами. Я научился собирать несложные установки, вызывать элементарные реакции, получать газы, проделал почти все опыты, описанные Фарадеем в «Истории свечи». Людмила Васильевна, химичка, оценила мой багаж и открыла двери школьной лаборатории. Она доверяла мне подготовку оборудования к урокам, мытьё посуды, разборку поступающих реактивов. Особенное удовольствие я получал, когда демонстрировал в разных классах серию занимательных опытов на тему «Химия разоблачает чудеса». На глазах изумленных зрителей я «превращал» воду в вино, медь в серебро, извлекал из воздуха дым и воображал себя всемогущим магом, чародеем. Я выучил наизусть таблицу Менделеева и щеголял на уроках точными названиями элементов, бойко писал химические формулы и уравнения.

МетОда Людмилы Васильевны была проста: она ничего не навязывала. Она наблюдала со стороны и как бы говорила: «Смотри, повторяй, учись, пробуй». И это невидимое воздействие оказалось во много раз полезнее, чем прямое руководство. Химиком я не стал, но благодаря химии рано испытал радость открытий и сотворенного собственными руками чуда.

Как сейчас вижу тот урок, когда в класс вошла высокая полная женщина в простых металлических очках; глаза острые, требовательные – новая учительница. С непривычной интонацией она произнесла первые слова на незнакомом языке, и мы узнали, что звать ее Вера Георгиевна, и она будет учить нас английскому языку. Она показала на карте полушарий те страны, где люди говорят по-английски, и мы прониклись уважением к новому предмету. Все 45 минут родная речь чередовалась с английской, эффект путешествия по далеким странам возник сразу и не отпускал до звонка. Была английская народная песенка, считалки, смешные диалоги. Захотелось так же свободно, даже небрежно, разговаривать, острить, петь. У многих начинающих интерес к языку пропадает после первых же препятствий. У меня, напротив, разгорался с каждым уроком. Вера Георгиевна умело поддерживала и подогревала мое старание: часто спрашивала, поручала заниматься с отстающими, снабжала книжками с адаптированными текстами, приучала работать со словарем. Когда я набрал порядочный запас слов, мне дали роль Волка в «Красной Шапочке», и с истинно волчьим рвением, без единой ошибки, я сыграл на сцене, надев вместо шкуры вывернутую меховую безрукавку. А в 7 классе предстал перед одноклассниками в образе Робин Гуда – защитника бедняков. Была В. Г. Лебединская незаурядным педагогом – строгим, нетерпимым к разгильдяйству, лени, притворству. Ее властный и звучный голос, иронический взгляд серых прищуренных глаз, которым она высматривала лодырей, сразу создавали в классе рабочую обстановку. Она не злоупотребляла двойками, но несколько насмешливых фраз по адресу провинившихся делали их самыми несчастными людьми.