Валентина Нестерова - Нефертити, или Прекрасная пришла

– Не сомневалась, чьи это проделки, – будто в первый раз увидела рано созревшую дочку Тэйе. – Обещаю найти в мужья тебе лучшего заморского принца, если дашь клятву ничем не вредить брату.

– Самого лучшего? Заморского? Принца? – расслабилась Сатамон.

– Конечно, ты же у меня красавица.

– Красавица? А Мутноджемет говорит…

– Не слушай эту уродину! Вообще, кроме матери, никого не слушай. Я выносила тебя, знаю, ты будешь блистать! – распалилась Тэйе, чуть не сказала: на троне, но вовремя остановилась.

По привычке взвесила, чего ей больше хотелось: защитить сына или обезвредить дочь? Решила: это одно и то же.

Сатамон она не планировала, странно, но капли Аанена всего раз не помешали зачатию…

Её миссия была: родить единственного сына!

Тэйе вспомнила, схватки уже начались, а ей привиделось: солнце превращается в тысячелепестковый лотос, она вдыхает его аромат, дышит так глубоко, что лучи-лепестки проникают в неё, прорастают собственным солнцем.

Тут и подал голос… сын Атона.

С Сатамон всё было иначе. Бёдра не хотели пускать на свет ту, что посягнула разделить с братом материнскую любовь.

От боли она теряла сознание, ей виделась полульвица с головой крокодила, пожирательница сердец Амамат, которая цепким хвостом секла её тело, голодными зубами терзала плод.

Когда увидела дочь, подумала: бессердечная, и не ошиблась…

С тех пор пила тройные дозы капель, приготовленные пристыженным братом. Чрево стало бесплодным…

3

За спиной Нефертити шептались: сын фараона не спешит жениться, поиграет, бросит, и как прочим египетским девушкам придётся ей выбирать, кем быть: жрицей, танцовщицей, акушеркой или плакальщицей. Хотя плакальщицей она не смогла бы стать, даже если бы очень захотела. Она любила смеяться, и смех её звучал сладостнее серебряных систр. Более того, при звуке её голоса всем хотелось улыбаться…

В свои пятнадцать она казалась девочкой, разбуженной утренним лучом солнца. От неё пахло росой. На неё нельзя было насмотреться: так ласкали глаза линии её лица и тела.

Природа редко посылает людям образцы совершенства, несмотря на то, что гармония – единственный закон бытия.

Но… почему-то… красота вызывает больше зависти, чем поклоненья.

Уродливые жаждут превосходства.

Озеро в Малькатте заросло кувшинками. Ладья «Сияние Атона» больше времени проводила у берега. Нефертити любила спускаться на её борт, чтобы побыть одной, поговорить с богиней озера. Иногда она брала с собой котёнка, рыжего потомка Сыночка Солнца, который когда-то нырнул за сверкнувшей серебром маленькой рыбкой, и которого она бесстрашно бросилась спасать.

Как давно это было!

И почему с тех пор её сердце принадлежит тому, кто её спас?

Кто иногда её пугает.

Кто слагает ей, будто богине, гимны.

И кто не хочет жить, как все иные люди.

Изобретает истину в беседах со сторуким Атоном, которому невдомёк, что её избраннику пора жениться.

– Богиня озера, однажды ты меня вернула к жизни. Теперь прошу: дай мне надежду, без которой моя любовь иссохнет, как ручей в пустыне. Я знаю, озеро твоё вырублено в камне по веленью фараона. Но любовь искусственной быть не может. Я не умею приказать ей жить, плескаться радостно. Мне стало мало его стихов. Его слова ласкают только уши. А тело увядает, как пальма без полива, как виноградная лоза без дождя. Дай мне испить любви, – просила Нефертити, перевесившись через борт, ловя своё изображение в зеркале воды…

– А-а, вот ты где! – раздался голос Тутмоса.

– Ты слышал, о чём я говорила?

– Нет, но… не трудно догадаться.

– Ведь ты мой друг, скажи…

– Я и пришёл, поговорить с тобой.

– О чём?

– О любви. Принёс тебе золотую змейку – подарок отца моей матери. Единственное, что осталось… от их любви.

– А ты? – улыбнулась Нефертити.

– А я… хочу жениться на тебе! – булыжником о рёбра ударилось сердце молодого скульптора.

– Ты же мне брат!

– Ну и что? Разве в Египте сёстры не выходят замуж за братьев?

– У нас и отцы женятся на дочерях! – вспыхнула девушка. – Будто мы не люди, а коты и кошки!

– Но я же… не настоящий твой брат, – запрыгнул в ладью Тутмос.

Нефертити не услышала его, продолжала говорить о казавшемся ей оскорбительном сходстве уклада жизни людей и животных, хоть и царственных.

– У них больше свободы! Любой дворцовый кот может найти себе по душе кошку, хоть в лавке торговца, хоть на вонючей улице, где живут скорняки.

– Но если в кошачьем сердце и есть любовь, то… она живёт лишь миг.

– Вчера Мутноджемет гостила у Сатамон…

– Причём тут твоя сестра? – от запаха спелой айвы, исходящего от волос Нефертити, закружилась голова у Тутмоса.

– Не перебивай! Она рассказала: дворцовая кошка для своих родов выбрала постель сестры Аменхотепа. Сатамон увидела, рассердилась, схватила кошку за шкирку, хотела выбросить из спальни, да наступила на котёнка, который выпал, понимаешь, и раздавила его…

– Не знаю, что сказать…

– Не знаешь, не говори! От испуга она швырнула кошку опять на постель, и та родила ещё пять котят, разных мастей, от разных котов!

– Я же говорил: любовь может сотворить только сердце человека, – улыбнулся Тутмос.

– Ничего смешного! Сердцам многих людей всё равно…

– Моему, не всё равно! Ты – его звёздочка! Одна на весь Египет, на весь мир, на всю жизнь…

– Звёздочка? – разочарованно повторила Нефертити. – А настоящая любовь – солнце!

– Откуда ты знаешь? – ревниво спросил Тутмос.

– Когда любишь, дышишь солнцем, а я… не могу надышаться Аменхотепом, так говорит моя няня.

– Но его плоть вместо семени извергает слова! Прости, не знаю, что на меня нашло, – смутился Тутмос. – И жена – не няня! – не ожидая от себя такой смелости, обхватил он руками тонкий стан девушки, прижал к себе.

– Щекотно, твоё дыхание горячее десяти солнц, – колокольчиками рассыпался смех Нефертити.

– Во мне всё горит, поцелуй меня, – прошептал Тутмос так отчаянно, будто его действительно жгли на костре.

– Тогда тебе необходимо охладиться…

– Давай нырнём вместе, вдруг богиня озера подарит нам любовь, – наклонился над бортом, потянул за собой девушку пылкий влюблённый.

Золотая змейка выскользнула из его руки, рассекла воду, а он и не заметил.

4

Веки твои тяжелы, чтобы на ночь плотнее закрыться, душу чистую пряча от демонов ада, чтоб наутро с невинной душою родиться, – послышался вдохновенный голос Аменхотепа младшего, сочиняющего гимн Нефертити, чтобы прочитать ей на богослужении в честь ухода солнца на покой.

Похоже, он не замечал ничего вокруг. Но путь его был к озеру.

– Эхнатон, мы здесь, – окликнул Тутмос, разжимая объятия.