Павел Пушкарёв - Выброшенные Обрывки и клочки. Рассказы

Когда-то мать-алкоголичка выгнала его из дома. Ночевал он в подъездах. Простыл, заболел менингитом, ну и после всего этого перестал дружить с умом. Родители его потом опомнились, вернули обратно домой. Но болезнь оставила на нём неизгладимый след – мышление было как у восьмилетнего. Учился в специальной школе для придурков. После того, как с учёбой было покончено, ничем серьёзным не занимался. Шатался по улицам с безумным взглядом.

Когда нам нечем было заняться – мы издевались и прикалывались над Саней. Стоило его только обозвать какими-нибудь плохими словами, как он начинал бегать за нами и бросаться камнями. Доводить слабоумного было для нас подростков экстремальным развлечением. Говорили, что из-за болезни у Сани имелась какая-то специальная карточка, освобождающая его от уголовной ответственности. Поэтому мысль, что тебя могут убить, и за это никому ничего не будет – холодила нервы и заставляла лучше ориентироваться в опасной ситуации. Силы у него было много, далеко камни бросал. А вот с мозгами да, как-то раз он удосужился несколько раз подтянуться на козырьке крыши нашего пятиэтажного дома. Но если к нему относиться хорошо, то и он ничего – казался добрым малым.

Часто мы тусовались в одном заброшенном здании. Писали и рисовали на стенах. Сане такая форма самовыражения тоже пришлась по душе. Писать он конечно же не умел, но фломастером пробовал выводить разные слова и выражения.

Анрхя мать парятка

Мы разгадывали непонятные сочетания букв, посмеивались над всем этим. Но понимали, что каждый человек имеет право на творчество, даже в таком виде.

Помимо нашей компании заходили сюда и другие молодые люди. В основном это были малолетние шлюхи и наркоманы. В одну такую шлюху по прозвищу Крыса Саня и влюбился. Он просто куда-то пропал, не появлялся во дворе дома. Мы спрашивали друг у друга, не видел ли кто Саню. Пока однажды не встретили его одного гуляющего по длинным коридорам этого здания.

– Сань, ты куда исчез-то?

– Я ждал Крысу, она должна прийти сегодня.

– Да она же шлюха.

– Ну и что, она красивая.

– И что ты будешь делать, когда она появится?

– Скажу, что люблю её.

Мы звали его гулять, но он не обращал на нас внимание. Был каким-то грустным и вялым. Тогда мы сказали ему, чтобы он вообще больше к нам не подходил. А ещё через некоторое время совсем о нём забыли.

Стоял поздний дождливый вечер, было скучно. Казалось, что сегодняшний день нас уже больше не порадует приключениями. Мы зашли под крышу заброшенного здания укрыться от осадков и холодного ветра. Покурили, прошлись из одного конца коридора в другой. И тут на одной из стен увидели надпись.

Крсы лблю

– Пацаны смотрите, этот дебил признаётся девочке в любви – сказал один из нас.

– Как ты думаешь, она ему дала? – спросил другой.

Раздался смех.

– Тише! Слышите там кто-то ходит?

Поднялись на этаж выше, откуда доносились шаги, и увидели одиноко шагающего по этажу Саню.

– Эй ты урод, иди сюда, мы тебе сейчас хлебало бить будем.

Саня настороженно остановился и начал вглядываться. Потом быстро вооружившись камнями, побежал в нашу сторону. От удара брошенного камня раздался сильный грохот и поднялась пыль. А через мгновение рядом с нашими головами пролетел ещё один брошенный им камень. Ну что ж, сегодня вечер не пройдёт зря, повеселимся от души.

Я лежу в больнице от военкомата для подтверждения диагноза. Скукотища. Со мной в палате ещё лежит дедок лет шестидесяти-шестидесяти пяти. С ним разговаривать неохота, я у него ничего не спрашиваю. Поэтому как он тут, что у него за болезнь – мне неизвестно. Врачи, после того как я прошёл обследование, сразу же определили, что я не кошу от армии, что у меня действительно есть болячки, и меня решили немного подлечить. Прописали делать ряд уколов и капельниц. Каждый день я ходил на процедуры, а после лежал на кровати и смотрел в стену, ни о чём не думал. Кормят в больнице отвратительно. По утрам каша, по внешнему виду напоминающая клейстер. В обед подобие супа, компот. А на ужине я даже не появлялся.

И так шли за днями дни – ленивые, однообразные. Но сегодня вдруг осознаю, что если и дальше ничего не делать, то всё это плохо кончится. Умрёшь не от своей болезни, так от скуки точно. Выхожу в коридор, и начинаю ходить с одного конца в другой. Долго смотрю в окно, сидя на подоконнике. Захожу в туалет покурить. Тут мужики больные курят.

– Ты с чем? – спрашивает меня один из них.

– С почками.

– О, серьёзно. А у меня подозрение на рак лёгких, врач вот совсем курить запретил. Курю одну сигарету в день. Если умирать буду, есть что вспомнить. Сколько же я за свою жизнь баб перетрахал…

Стою и думаю, нашёл чем гордиться. Другой рассказывает историю, как одному мужику почку пересадили. Начал он с новой почкой бухать от радости. Бухал, бухал, и вдруг помер. Его рассказ мне показался смешным, и я засмеялся. Рассказчик странно на меня посмотрел. Курим дальше. Мне нечего рассказывать, да и не хочется о смерти говорить. Плевал я на болезни, и на смерть тоже. Я ещё жить хочу.

Поздно вечером на «скорой» привезли какую-то старушку. Самостоятельно она передвигаться не могла, поэтому меня и ещё одного больного, как самых дееспособных из всей больницы – врачи попросили перенести её в палату. Прямо сидящую на стуле мы понесли старую по тёмным коридорам больницы. Старуха была совсем лёгкая – улыбалась, и даже пыталась что-то говорить. На следующий день, из разговора больных, я узнал что она умерла. Под утро, ещё лёжа в кровати, через дверь из палаты в коридор я слышал несвойственную для столь раннего времени суматоху. Что-то там происходило. Видимо медперсонал пытался или спасти её, или уже вывозил бездыханное тело из стационара.

Больные в больнице самые разные. Вот неимоверно худой человек, который очень медленно передвигался по коридору, и то всегда облокотившись на стену. Вот судовой повар, лечащий больное сердце, и постоянно рассказывающий о своей жене. А вот лежит настоящий художник. Вернее не лежит, а живёт. Говорят, что жить ему было негде, и он притворялся больным, чтобы жить здесь в больнице. Как ему удавалось это делать – не знаю? Как-то он пригласил меня к себе показать свои картины. Его палата напоминала настоящую мастерскую. Но руководство больницы всё равно от него избавилось, и он съехал. Как он сам мне сказал перед выселением – поедет жить в другую больницу.

На процедурах мне начинают колоть гормональные. Даже не знаю, плохо это или хорошо. Врач говорит, что для поддержания тонуса. А ещё гепарин в живот через каждые четыре часа, чтобы от уколов тромбы не образовывались. Дедок мой что-то совсем приуныл. Всё реже и реже с кровати встаёт. Лежим с ним в ожидании очередного обхода. Заходит врач.