Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

– Солнце нынче ярое, вытягивает, воды не жалей.

Он старался. Стоя на водокачке, озирал даль. У деда с бабкой была дочь, а у той муж – Лешка. Максим с ним пару раз пересекался – то да се, по-простому. А Лешка запускал иголки. Максим вытаскивал ведро с колодезной водой, Лешка наблюдал снизу.

– Слону яйца качает, – громко говорил он деду, не стесняясь округи.

Оба гыгыкали. На их участке стоял небольшой прудик. Сам образовался толчком родника или выкопали, но с ним было очень удобно.

– Давай меняться, – бросал Максим сверху. – Я тебе колодец, ты мне лужу.

– Какую лужу?

– Откуда ты пьешь воду.

«Не пей, Иванушка, козленком будешь», – договаривал он про себя. И пока говорил, тот успел превратиться в козла, угрюмо взирающего на Максима.

Воду из бочек он носил двумя ведрами, сберегая время. Сливал в лейку и разбрызгивал душем. Все отнимало полтора-два вечерних часа. Приходил в шесть с работы, перекусив, отправлялся на огород и только к девяти был дома.

У гаражей стояла бочка на шестьсот литров с вентилем. Емкости у него были, заинтересовал кран, приваренный ко дну. Если установить высоко, соединив шлангом, прикидывал он, можно устроить полив по простой и удобной схеме, как делают во дворах. Он удивлялся терпению Шуры, которая добывала воду из уличной колонки, – она и Потаи, у обоих по ведру в руке, не меньше сотни метров в оба конца. Затем из ведер черпала банкой, обходя каждый кустик зелени.

Сторож взял с него червонец. Вдвоем они переправили бак на площадку, заранее вырезанную на откосе. Тонкий поливной шланг пришлось купить в магазине – свалка ничего не предлагала. Теперь его время текло непрерывно, как струя из этого шланга. И работа, питаемая сиюминутным смыслом, гораздо меньше утомляла.

Однажды на участке побывала ребятня. Шланг был сорван. От крана тянулась сырая дорожка, ближе к бытовке на нетронутом грунте стояла лужа. Больше он уже не наполнял свою бочку, уходя домой.

Радуясь солнцу и воде, выперли сорняки. Полола жена, проходя тяпкой, внимательно, медленно. Он помогал, хотя работа его тяготила. Про себя он называл ее женской. Передвигался внаклонку, позвоночник тлел напряжением, переходившим в боль. Тогда пробовал приседать на корточки, ощущая всю нелепость позы.

Самой упорной травой был пырей – отдавал перья, как ящерица хвост. Однако в глубине таился корень, способный без перерыва выбрасывать зеленые стрелы. В выходные он приводил сюда всю семью. Максим не решался оставлять Игоря на попечение брата. Того не отпускала ватага сверстников. Игорь гулял один. Здесь же оба были под присмотром. Он помнил о колодце и в присутствии детей накрывал его зев тяжелым железом. Подвела бочка, в которой стояла забытая вода. Игорь заглянул через край. Личинки комаров поднимались со дна, пробивая помутневшую толщу. Он засмотрелся, свесил голову вниз и перевалился туловищем. Ему было четыре года. Он утонул бы в бочке, когда б не старший брат, случайно глянувший в его сторону. Игорь забавно открывал рот, нахлебавшись. Максим похлопал по спине, жена отвела к колонке, чтобы промыть лицо. А через несколько дней открылся понос. Врач сказал, дизентерия.

Между тем помидоры его раскустились, стебли набрали толщину и заволосатели. Жизнь сходит на землю семенем, на первых порах тиха и скромна. Но, почувствовав в ней мать, обретает несокрушимую силу. Максим сравнивал ее со стихией, в глубине которой притаился взрыв. Недавние чирышки превратились в зеленые шары. Правда, верхняя половина была разбавлена молоком. Зато внизу цвет своей гущей не уступал малахиту. Но однажды, любуясь плодами, он обратил внимание на черные пятна. Они расползались, поражая будущую мякоть.

– У нас такого в деревне не было, – сказала жена. – Весь август висят. Может быть, от реки холодная роса по утрам.

Тогда он позвал Шуру.

– Филлоксера. Положила давеча остеречь, ты ведь неопытный. Колгота нападет, думки вразбег. Вот и забыла. Можно опрыскать загодя творожной сывороткой или раствором марганцовки, а то и просто накрывать на ночь. Способов много. Теперь-то уж чего!

– Пропали?

– Ай не видишь! Не тужи. Вперед наука.

Он собрал урожай в тяжелый узел и отнес за околицу. В глазах мелькали коровьи лепешки, молодая пара, шутившая на его счет, горшки, выдолбленные в грунте. Все, малыми переходами удалившись в прошлое, стояло рядом. Оба времени склеились концами, середины как не бывало. Непрерывное везение делает роботом, говорил он себе, взирая на собственную душу, которая была им. Смотрел неотрывно, пока оба они не разделились и холод его взгляда ее остудил.

Игоря отвели в больницу, а сами со следующей пятницы на субботу собрались втроем к теще – жена уговорила. Эта была железнодорожная станция под Владимиром. Долго шли по утоптанному песку вдоль изб. Рельсы на высоком полотне уклонялись в будущее. Его населяли города, и каждый был источником дела. Ему стало чуточку грустно. Он казался себе деревом, стоящим на юру.

Теща жила, мало сказать, бедно – грибами и черникой, которые продавала в соседнем райцентре. Печь топила отходами от пилорамы, работавшей неподалеку. Из живности в ветхом сарае пряталось пяток кур с петухом в коротких штанах, и была коза. Угощала грибами с жареной картошкой и луком. Козье молоко отдавало горечью. Из своей малины умела делать розовую наливку, ублажавшую язык.

Максим не пил водку, подозревая в ней уловку дьявола. В молодости принимал по праздникам, не отставая от друзей, но каждый раз с трудом, на задержке дыхания, спеша проводить в горло. Полный стакан зажигал в желудке дымное солнце. Сознание растворялось в безмыслии, сильном и остром. Ощущение длилось недолго, переходя в одурь. Он маялся, ожидая избавления. Вина молодежь не покупала, считая переводом денег по недостатку крепости. Тещина наливка его покорила.

Утром с женой, захватив по трехлитровой стеклянной банке, они отправились за черникой – ради нее и приехали в гости. Дорога вела через обширную низину, влажную, несмотря на бездождье. Жена свою посуду несла в корзине. Лисички и опята не брала, только белые и подберезовики. Ему было странно видеть семейство грибов, миновавших человека. Люди набились в города. Москва, как невод, вобрала миллионы, но ее отнесло за двести километров отсюда. Здесь же было просторно и тихо.

Низина обрывалась лесом. Он стоял на слабом подъеме, поэтому вода подходила близко к почве. Небольшие черничные полянки замыкались деревьями, отрезавшими свет. Небо, голубовато-серое, как туман, заметно угасало у самой земли. Кустики черники были невелички, листики в половину ногтя являли узкий овал. Ягоды висели негусто, нужно было постоянно передвигаться на корточках. Комары неслышно садились на лицо и руки. Он отмахивался, его мучила усталость в коленях, но каждая новая веточка манила к себе, и он забывал тело. Из черных ягод знал смородину, черноплодную рябину и ежевику. Они смешивали сладкое с кислым. Черника была умеренно сладкой и пресной, не набивала оскомины, сколько ни ешь, ее хотелось еще. Всю банку так и не осилил, стоял, наблюдая за женой. Она брала обеими руками, как доярка доит корову. Домой Максим нес обе полные банки. Жена сгибом локтя держала корзину, успевая по дороге собирать плотные и мясистые белые.