Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

Огурцы не тронули. Делать здесь было нечего. С крыши бытовки стекали крупные капли. Вода, подбираясь к краю, набухала, слегка вытягивалась, повторяя прозрачную драгоценность на невидимой нити. Падала на металлическую решетку у порога, высекая из тишины медленные звуки. Крыша была покатой из брошенного железа, но дождь не пропускала. Внутри стояла тахта – ложе от дивана на тяжелых чурбаках вместо ножек. Он редко сюда заходил, разве что в самую жару. Полумрак создавал ощущение прохлады. Здесь же прятал инструмент, рабочие штаны и кеды. В общем, большой нужды в ней не было. Он сколотил ее по примеру других. Участок без летнего домика смотрелся бы сиротой. Главная польза заключалась в погребе, который он потихоньку обустраивал.

То была его вторая попытка. Первую Максим предпринял в прошлом году Их жилой блок разделяла пополам кирпичная стена. Комната – шестнадцать метров на семью из четырех человек и небольшая кухня. Дети подросли – он переселился на кухню, спал на узкой кушетке, втиснутой между окном и дверью. На ней же и обедал. Подоконник был занят переносным приемником, над головой висела книжная полка. Он до того сроднился с этим местом, что считал его своим гнездом. Так удачно оно вписывалось в квадрат кухни. В конце кушетки у самой двери кто-нибудь присаживался, и Максим убирал ноги. Совсем тесно стало с приездом матери. Разбитая постоянными инсультами, она не могла жить одна.

Рядом находился магазин. Он покупал в нем картошку, всегда проеденную черными пятнами гнили. Жена выбрасывала с очистками треть. В конторе их наряжали по заявкам райкома на овощную базу перебирать свеклу, морковь и ту же картошку. Труднее всего было именно с ней. Она погибала первой. Осенью ее сваливали на цементный пол, верхний слой давил на нижний. Люди ходили по высоким завалам с лопатой в руках и резали, как особую картофельную породу, желто-белые овалы, обведенные темной каймой кожуры. Свекла давала угольную гниль, глубоко проникавшую в бордовое тело. Капуста расползалась сверху водянистой блеклой ветошью. Но под ней всегда открывалось скрипучее белое ядро. Картошка была первой недотрогой среди остальных красавиц. Она боялась передержки, ударов, тряски, грубого транспорта и массового хранения. Максим не переставал удивляться, насколько хороша она была свежей и как быстро превращалась в увядшую, сморщенную старуху, побывав в тисках государства.

И он задумал выкопать погреб у себя дома, благо жили они на первом этаже. Сначала снял дверь, ведущую на кухню. Ширина коридора немногим превышала половину метра. Распилил поперек четыре половых доски, сбил из них крышку двумя прочными плашками и стал копать. Грунт насыпал в ведро, сбрасывая в открытое окно. Когда внизу набиралась порядочная куча, растягивал лопатой вровень с чахлым газоном. Никто не интересовался им, да и прохожие появлялись редко, окно смотрело в глухую часть двора. Он влезал в свое подполье, низко нагибаясь, слегка расширяя стороны, стенки не осыпались.

Для двух-трех полных мешков погреба-ямы вполне хватало, а больше они вчетвером за зиму не съедали. Не учел только одного – тепла, проникавшего внутрь через половицы и толкавшего в рост глазки. К весне белые и толстые, как черви, ростки достали пол. Он смотрел на них с жалостью и отвращением. С жалостью понимая, какая сила жизни рвется к свету из его ямы, и с брезгливостью к этим бледным и противным созданиям тьмы.

Теперь он не сомневался, что его запасы найдут защиту у самой земли. Над погребом стояла бытовка. Мороз до него не дотянется. Ради большей уверенности камеру выстлал сплошь толстой доской, пол насыпал из песка. Вот только сумеет ли его бытовка стать надежным сторожем. Навесные замки лихой народ брал ножовкой, петли крушил ломом. Внутренние замки нуждались в сварной раме и дверях, накрытых самое малое трехмиллиметровым железом. Ни о чем таком впрямую он пока не думал. Довлеет дневи злоба его, хотя будь настоящим слесарем, давно бы сработал неприступный запор.

Он подошел к огурцам. Они росли со сказочной быстротой. Собрали ягоду – придут и за ними, подумалось ему неожиданно. Такое обилие все равно не съесть. Кое-что жена закатает на зиму. Вспомнил, что необходимой стеклянной посуды у них две или три штуки – никогда соленьями и маринадом не занимались. Лучше всего продать, как те же семечки, и не откладывая на завтра.

Скорым шагом сделал еще одну ходку вперед-назад за рюкзаком. Небо слегка поднялось, отделившись от суши. Первозданный хаос был всем и ничем, надо было расслоиться, чтобы стать всем. Мысль пришла и погасла. Ее вытеснили гирлянды огурцов. Рюкзак, побывавший во многих передрягах, не имел сносу. Одна рука держала, другой укладывал. Ощутив тяжесть, утвердил его на меже и с разных концов сносил грудами. Набитый до отказа мешок потянул далеко за тридцать кило. Лямки врезались в плечи. Он согнулся в ходьбе, чтобы уравновесить горб.

Утром оба стояли у метро. От платформы отказались – поезда ходили с большими перерывами. Договорились так: жена станет поодаль от дверей с пластиковым пакетом и ручными пружинными весами, он будет сторожить вход, опустив мешок рядом. Выйдет патруль, Максим даст ей знать. Она спрячет весы в пакет, медленно направляясь к нему. Мент, покрутившись на месте, уйдет в вестибюль, они с женой тут же снова разойдутся.

Все шло, как придумали. Распродав свой пакет, она набирала новую порцию из рюкзака, возвращаясь на место. В первый раз сержант, выйдя на улицу, не обратил на него внимания. Стоит и стоит, мало ли кого и зачем ждет. Его глаза равнодушно скользнули по Максиму. Тот отрешенно смотрел в сторону, зная, что встречный взгляд высекает искры, подобно кресалу о кремень. Снова выйдя из дверей и обнаружив Максима, он не стал играть в безразличие.

– Приезжий?

– Москвич. С чего вы взяли? Жену вот жду. Задержалась.

– Паспорт с собой?

– Не ношу. Случись оплошка, хлопот не оберешься.

– Каких хлопот?

– По восстановлению утраченного документа.

– Понятно.

Сержант вглядывался, запоминая, и снова скрылся в вестибюле. Максим счел за благо убраться отсюда подальше, хотя место ему понравилось. Люди тянулись редкой цепочкой, в основном пожилые женщины. Брали не торгуясь. Огурцы издавали даже не запах, а настоящий аромат, стоило лишь поднести к лицу.

– Давай-ка отъедем остановку. Здесь мы примелькались.

– Говорила же, лучше на рынок.

– А платить за товар?

– Зато спокойней.

– Ничего, осталась половина.

Он прикинул вес на руке, вдел лямки – мешок заметно просел. С рынком он не захотел связываться, боясь потеряться в его толчее иголкой в стоге сена.

Через полчаса все повторилось на той же линии в сторону от центра. Район был спальный, пролетарский. Он предложил устроиться на автобусной остановке, отгороженной стеклом. Сам на всякий случай взял чуть в сторону, упреждая людей в форме, а жена, сидя, держала полную миску с огурцами на коленях. Он прислушивался к говору за спиной. Торговля шла бойко.