Сергей Степанов - Добрые люди

Какое-то время ехали молча. Он не набирал больше сорока. Он был, как всегда за рулём, собран. Шины шептали ему что-то своё, она – задумчиво смотрела вдаль. На её стороне была тень, его половина заливалась жёлтым светом. Жара бросилась на неё, выступил пот.

– Дюшенька, прости меня, а? – сказала она нежно.

– За что? – Он не отвлекался от дороги.

– Я вчера…

– Да ладно… Ты – извини… Пристал там…

Они проехали под кольцевой. От кольца до их квартиры было всего несколько минут. На маршрутке – пятнадцать до метро.

– Андрюша! – Она придвинулась к нему и посмотрела в лицо. – Я тебя очень. Очень-очень. Очень-очень-очень сильно люблю. Ты мой самый любимый человечек на свете.

Она докоснулась его руки, и они вместе переключили передачу.

– Честно? – спросил он, не оборачиваясь.

Она подождала… Улыбнулась окончательно.

– Нет, конечно. Я тебя обманула. Ты – мой третий самый любимый человечек на свете. Дубина.

Он наконец бросил ей кусочек взгляда.

– Ну вот, всегда у вас, оглоедов, папа на последнем месте!

Она улыбаясь смотрела на его весёлое лицо. Подняла ноги на сиденье и развернулась к нему. Наверное, десять тысяч километров они так проехали.

– Меня бесит, что ты ничего мне не говоришь, – наконец сказал он. – Молчишь, молчишь… А я так редко с тобой бываю…

Ей пришлось открыть рот, чтобы вздохнуть.

– Ничего, Дюня, скоро. Валька в школу пойдёт, спиногрыза в сад сдадим. Я на работу пойду – полегче будет. Вечером будем играть в карты. Будем ездить с тобой снова… А хочешь, я с сентября пойду?

Но он опять ничего не ответил. В его глазах мерцали искорки дороги. Она смотрела на него не отрываясь.

Он ей не понравился с первого взгляда. Был какой-то дикий, природный, по сравнению с её друзьями, с которыми она, в основном для новых ощущений, изредка ходила в походы. Но на одной стоянке он заговорил. И она пропала в его голосе. Очнулась в волшебном мире студёной свободы, полустёртых временем тропинок, говорящих деревьев, ручных птиц и застывших в полёте водопадов. Хмурые горцы расцветали в улыбке от её доброго приветствия и откидывали полог, скрывавший очаг с вкуснейшим свежим шашлыком; забытая белая бабушка рассказывала ей, как одна девочка сбрасывала целый состав в реку; маленькая прибранная избушка ожидала её в самой глубине непроходимой тайги. Он стал её свежестью, её светом. Их называли «двойной человек». А им, кроме друг друга, ничего и не нужно было. Они не могли расстаться. И спали… Она вздрогнула… Спали всегда вдвоём, в одном горячем, сплавляющем их воедино спальнике.

Она села в кресле ровно. Посмотрела на стекло за окном. Руки прилегли на живот.

* * *

Конечно, это была глупость, но он ничего не мог поделать с походной привычкой. В один рюкзак забил и кровать (чуть не умер тащить эту тяжесть), и весь прочий скарб. Они с Веркой поместились с самого края, и ему пришлось прижать её к себе, чтобы смогли закрыться двери. Когда лифт с протяжным звоном открылся на девятом этаже, он с облегчением высвободился из этой неудобно застывшей позы.

Он полюбил её сразу так, что пришлось уйти на какое-то время от лагеря, чтобы вновь научиться смотреть без слёз. Уж очень гордой она была – рвущийся алый флаг посреди сухостойного безветрия. И её друзья, взмахивающие изящными руками, рассыпающие рифмованные фразы… Боль неизбежной потери подступала, стоило лишь поднять глаза. Они шли короткий – с двумя ночёвками. И на крайней, после ужина, что-то взорвалось: он ответил на её вопрос, потом ещё на один. Потом костёр стал затухать, друзья – расползаться по палаткам. А она смотрела на угольки, и он смотрел на угольки, и говорил, и чувствовал, что она видит его голос, что только он удерживает её, что больше ей ничего не нужно. Поэтому говорил, говорил, говорил… Потом они ходили всегда вместе. Даже за дровами и за водой. И спали вдвоём в их «семейном» спальнике, и он постоянно что-то шептал ей на ухо. А однажды какой-то из молоденьких спросил, подшучивая, как им удаётся спать вдвоём в одном спальнике. «А нам, в принципе, не удаётся», – ответила она хрипловатым голосом, толкая палочкой уголёк в костре.

Это был самый счастливый момент в его жизни.

Муж вытаскивал вещи, а она, замирая, пошла вперёд. Пятно двери приближалось, заполняя собой всё пространство. Она неосознанно надавила на ручку и потянула дверь на себя. Было закрыто. Вспомнила вдруг про ключ. Щёлкнула замком, снова бережно надавила на ручку и отступила на шаг. Дверь медленно отворилась. Пахнуло плотным духом обойного клея; на полу напротив окон валялись куски солнечного света; бетонное пространство звенело гулкой тишиной, приглушённо слышалась работа Андрея. Вера наполнила комнату и кухню гулом быстрых шагов, раскрыла окна пространству. Огляделась. В их новом обиталище было совсем пусто, ещё очень многое надо было покупать, а денег после кредитных выплат почти не оставалось.

Андрей заносил вещи в комнату, и она ушла на кухню, чтобы не мешать. Он переоделся и начал прикручивать плинтусы. Вера вошла с кружкой в руке и встала у входа, опёршись о стену.

– Хочешь чаю?

– Нет пока…

Она стояла, отпивая, смотрела на него. Квадратик солнца тёрся об её ноги. Решилась.

– Почему всё так как-то… У нас с тобой. А?

Он на секунду приостановился, сделал неопределённый жест. Ответил, не прекращая крутить:

– Ну я ж говорю: всё чудесно… Просто ты – нервная…

– Знаю, – выдохнула она. – А почему, а?

Он продолжал закручивать.

– А? – напомнила она.

– Может быть, тебе чего-то не хватает? Как желудку.

– Мне? – Она даже поперхнулась от радости.

– Ну да. – Он тоже засмеялся. – Когда желудку не хватает, он переживает.

– У нас же всё есть… Что ещё нужно?

– Не знаю… Что-то всегда нужно…

– Злишься на меня, что тогда не переехали?

– Куда? – спросил он удивлённо.

– Ну туда, на Эльбрус!

– Да нет, конечно… С чего ты… Я и забыл уж…

Они замолчали. Андрей прилаживал очередную планку. Она рассматривала сверкающие горы за окном. Они были далёкие, безжизненные. Казалось, что все целиком покрыты холодным светом снега. Могло ли быть, что где-то там, у подножья этой сказки, в своём маленьком домике сейчас грелись, обнявшись у горячего очага, дружные люди? Отец, который занимался своим любимым делом и кормил от него семью; дети, выраставшие в тепле и заботе, в любви и сочувствии, дыша свежим, здоровым воздухом; мама, которая растила детей, отдавала им и мужу себя без остатка, но по вечерам, по ночам, полная счастливой энергии, улучала секундочку, записывала в свой дневничок будни свободной семьи, полные яркой и широкой, как горные просторы, жизни, будни, которые для многочисленных усталых городом людей стали ярким откровением, гремели по стране новым словом. Она представила это так ярко, что ей даже показалось, что слышит шорох фланелевой одежды, когда их руки поднялись для прощания. Она тоже потянулась вперёд, чтобы ответить, но опомнилась. Она теперь не догадывалась, она твёрдо знала, что испытывает человек, находящийся на вершине своей заветной горы.