Даниил Касап - Шумите, синие берёзы

Малолетние вандалы!

Велосипед или детская площадка, – всё обязательно сломают, раскурочат, растопчут, вырвут и унесут. Потому, что общее, а значит, – ничьё, значит, – никто ругать не будет, значит, – новое построят, если сломается.

Не может что-либо никому не принадлежать, никак не может, не привык наш человек к такому, так и не привык, хотя было время.

Ловлю себя на том, что думаю, как отец.

Два раза нажимаю на кнопку звонка. Через полминуты шарканье – Бабуин.

Дверь распахнулась резко, словно её пнули. На меня хлынул оранжевый свет, прошёл сквозь меня и остановился, упёршись в стену чуть левее.

Бабуин в трусах и в тапках со стёртыми до дыр подошвами, стоял в двери. Сонно смотрел в ничто. Я смотрел на татуировку на его выбритой левой груди. Два дня назад виделись, татуировки не было. Недавно набил, кожа красная, раздражённая, – бил на дому.

– Что за хрень? – спросил я.

– Бля, ты чё реально не знаешь, что это? – видимо он ожидал от меня другой реакции.

– Нет, – сказал я просто и прошёл мимо него в квартиру.

– Это же калядник, – он закрыл дверь, долго чесал голову, потом перешёл к паху. – Языческий символ.

– И нахера он тебе?

Я разулся, кеды впихнул на полку между кроссовок Бабуина. Чувствовал запах пота и грязи. Среди кроссовок скомканные носки, как шкурки крыс. Пальто повесил на гигантский лосинный рок, прибитый к стене над обувной полкой. Шапку почти никогда не одевал, она в кармане. Убедился ещё раз, что рог прибит высоко: головой не достал, а Бабуин и подавно, он на голову ниже меня, но гораздо шире.

– Ты язычником заделался? – спросил, выискивая глазами тапки.

– Ага, – кивнул он, показывая на тёти Анины тапки. – Язычество – единственная правильная вера! Это наши корни! Надо их помнить и чтить. Всё остальное ложное, чужое, навязали это нам, навешали…

– Сам знаю, – фыркнул я. – Православие, – византийская религия. Но у нас-то прижилась, попробуй искорени.

Натянул на ноги тапочки, пятки остались на улице.

– Можно искоренить, – он пытался делать серьёзный вид, но глаза его оставались сонными. – Церкви сжечь! Попов убить!

Я улыбнулся.

– Нельзя кровью религию навязывать и запрещать нельзя, – сказал. – Где тётя Аня?

– К сестре на неделю уехала, к тёте Маше.

Прихожая маленькая. Потёртый паркет, в одном углу продавлен: Бабуин упустил однажды шестнадцати килограммовую гирю, которою мы купили у лысого дедка на барахолке, а через полгода Бабуин отдал её младшему брату его тогдашней подружки. У двери на кухню маленький полосатый коврик, в крошках. Под криво висящим телефоном стояла тумбочка, шпон вздутый, круги от чашек. Одна из дверец вся в наклейках с машинами. Бабуин когда-то их коллекционировал, складывал в шкатулку от бритвы «Харьков», а потом надоело, и он выклеил ими тумбочку. Я собирал монеты, в лет четырнадцать начал, когда отец в первый день работы в баре, притащил финскую марку, спутанную видимо с пятаком. Мне монета понравилась, особенно лев на реверсе. До восемнадцати, наверное, собирал, потом бросил. Но, штук сто у меня осталось в коробке из-под электрического чайника, мама иногда их просматривала.

Бабуин ушёл на кухню, громко шаркая по полу, чесал спину. Откуда-то появился Зомби и подошёл ко мне, потёрся о ноги. Тварь здоровая, тёрлась так, что я покачивался. Взял его на руки.

– Зомби жрать хочет, – заключил Бабуин.

Я занёс кота на кухню и кинул в кресло.

– Корм в шкафу, – напомнил он, Бабуин, в смысле, не кот.

Пока Замби ел, а я сидёл на стуле, Бабуин жарил яичницу и говорил:

– Мне Ленка снилась, – он бросил на меня взгляд, чтобы понять по моему выражению лица, вспомнил ли я кто такая Ленка.

Конечно, я помнил.

– Ты, наконец-то понял, что любишь её? – спросил я.

– Да, нет, у меня просто жёсткий стояк был. Надо, как-то пригласить её в гости.

Он раскидал уродливую липкую яичницу с сосисками по тарелкам, положил на стол. Затем засыпал в чашки три в одном и залил кипятком. Повар из него никудышный.

Ленка когда-то была его девушкой. Не думаю, что Бабуин её любил, и я тоже её не любил, а вот Ирке она нравилась. Природа наградила Ленку божественными формами и, конечно, Бабуин встречался с ней ради секса. Он говорил, что у неё талант в этом деле. А вот в остальном, она была особой заурядной и даже скучной. Хотя, нет, иногда на неё что-то находило, посещало вдохновение, и она становилась невероятной выдумщицей и фантазёршей. Любила рассказывать всякие истории, по большей части дурацкие, конечно, но Ирка снисходительно называла их забавными.

Ленка говорила иногда:

– Даня, ты же хочешь стать писателем, у меня есть для тебя чудесный сюжет!

Нисколько её сюжеты не были чудесными, они были интересны не больше, чем интересна половая жизнь евнуха. Да, и не нуждался я в сюжетах! Я писал стихи, а не прозу. Проза была мне категорически не интересна!

– Зачем звал? – спросил я, наконец.

Он помешал коричневатый напиток в кружке.

– Бабушку мою знаешь? – спросил загадочно.

– Кого? Откуда?

Сосиски хреновые, после жарки кое-где полопались и вздулись, стали похожими на шишковатые пальцы Кита Ричардса.

– Бабушка у меня есть в деревне, ну… отца мама, – пояснил с полным ртом. – Вот звонила недавно, плохо ей, болеет. Просила, чтобы я приехал.

– Поедешь?

– Да, отца надо проведать. С бабушкой, конечно, ничего страшно не произойдёт, она всегда говорит, что умирает. Ещё дед был жив, она вечно умирала, а в итоге умер он.

– Может, в этот раз правда умирает?

– На вряд ли.

– Ты хочешь, чтобы я с тобой сгонял? – я знал, что он к этому ведёт.

– Угу, развеемся, посмотришь на Россию, так сказать, не с лица, а с задницы.

– А к тёте Маше в Тулу почему не поехал? Сходил бы к маме, давно ведь не был.

Он тяжко вздохнул.

– Не хочу, не могу там находиться! Там всё о ней напоминает и все о ней говорят. Соседи, родственники, аж тошно. С каждым словом и с каждой слезой всё горше и горше становится. Не могу! Потом… Я не люблю маминых родственников, кроме тёти Ани. А в папиной деревне у меня осталось несколько приятелей, я же там учился несколько лет. Два с половиной года.

Зомби покончил с миской и принялся важно расхаживать по комнате, поглядывая периодически, то на своего хозяина, то на меня, – видимо не наелся. Хвост по-прежнему торчком, длинный и пушистый, как у скунса. Рыжая шёрстка блестела здоровьем, на передней правой лапе имелось белое пятно. Зомби носил ошейник с черепком, на лбу которого надпись «Зомби».

– А эту тварь куда денешь? – спросил я, доедая.

– Соседу отдам, Ярику. У него своих котов тьма, но он и за этим будет не против присмотреть. Зомби бывал уже у него… так что всё окей. Этот Ярик, если бы ты его видел… честное слово, чувак, он смешной, как Петросян. Маленький толстый, как не зайдёшь к нему, он в халате махровом ходит, розовом с голубыми полосками. Пузо колышется и подбородки тоже и пахнет от него как от Аллы Петровны из школьного буфета, помнишь её?