Антон Уткин - Вила Мандалина

В конце концов навязчивые мысли о ветках побудили меня прогуляться. Стрелки часов подходили к трём…

Я сгрёб ветки в охапку и побрёл к мусорным контейнерам, находившимся в сотне метров от моего пристанища. Наблюдения относительно ночи полностью подтвердились. Стояла мёртвая тишина, вода в заливе дремала, и с противоположного берега не доносился обычный собачий брёх. Фонарь, торчавший ближе к контейнерам, не горел; впрочем, его отчасти заменяла какая-то звезда, отличавшаяся от своих серебристых товарок густым и тёплым золотистым оттенком.

Тут что-то белое мелькнуло впереди, и стало ясно, что на пути у меня человеческая фигура. Сделав ещё несколько шагов, я опознал в ней женщину.

Даже впотьмах обращал на себя внимание её необычный вид. Я пристально вглядывался в её облик, стараясь заглянуть ей в лицо, но она двигалась мне навстречу чрезвычайно ровной поступью и, казалось, вовсе меня не замечала. Когда мы сблизились на такое расстояние, которое уже позволяло что-то заключить, на первый взгляд её можно было принять за сумасшедшую: длинные распущенные волосы, длинное белое одеяние настолько необычного покроя, не скрывавшее, впрочем, босых ног, что я могу лишь приблизительно назвать его ночной рубашкой…

Но тут она обернула ко мне лицо, и вместо одной звезды я узрел сразу две, да таких, каких не сыскать на небе. И под влиянием этого взора меня охватил восторженный покой, если подобное словосочетание уместно по правилам нашего сознания, имеет какой-то смысл и способно сказать хоть что-то кому-либо, кроме меня. От неё пахнуло разом и холодом и жаром – этого ощущения я тоже никак не способен переложить на привычный язык.

Как ни был я ошеломлён, всё же я сбросил ветки на положенное им место и повернул назад неуверенным шагом. Но когда я увидел, что странное существо исчезло в моём проулке, я словно очнулся и почти бегом бросился вслед. Звук моих шагов отдавался у меня в ушах, и в такой час живой человек, будь он действительно живой или, по крайней мере, просто нормален, непременно бы оглянулся, но она этого не сделала.

От проулка, в котором расположен мой дворик, тянется узкий проход, выводящий на тропу, взбегающую по крутому склону. Дальше начинаются стоки для воды, выложенные каменными стенками. Мимо них тропа ведёт в заброшенное горное селение. Там давно уже никто не живёт, все спустились к морю; крыши домов провалились, а стены слоями увиты плющом и хмелем, словно из них и построены. Кое-где ещё плодоносят черешня, айва и седые маслины. Рядом с церковью св. Ильи пятнадцатого века высится более поздняя колокольня. Не могу сказать, кто об этом позаботился, только навершие её с круглым циферблатом часов с наступлением темноты бывает искусно подсвечено, и новичок во Врдоле, прогуливаясь по берегу и не приглядевшись как следует, ошибочно может решить, что именно с этой точки луна начинает обход своей небесной вотчины.

Но это кстати. К проулку я поспел в тот момент, когда её белое одеяние ещё колыхалось вдали, играя изменчивыми складками, и ещё успел увидеть, как она вплыла в упомянутый проход и истаяла в непроницаемой черноте.

Едва дождавшись утра, а там и приличного времени для визита, я отправился в «Врмац». На входе дежурила Зорица, знавшая о нашей дружбе с Алексеем Артамоновичем, и пропустила меня без проблем. В номере профессора я застал сценку, исполненную безмятежности, достойную кисти Фрагонара. Алексей Артамонович, притулившись с краю стола, что-то быстро писал, а Ирина Николаевна сидела на диване и читала книгу, с грациозной непринуждённостью упокоив левую руку на его спинке. До процедур оставалось ещё с полчаса.

Подозреваю, что вид у меня был такой, что супруги воззрились на меня с неподдельной тревогой.

Некоторое время я молча переводил взгляд с одного озабоченного лица на другое, потом наконец выдавил:

– Я видел… Белу Вилу… Сегодня ночью.

– Ну вот! – почти с отчаянием сказала Ирина Николаевна, захлопнула книгу и вышла на балкон.

– Вы уверены? – озадаченно спросил Алексей Артамонович, резко отодвинув свои записи, так что листы, упершись в стопку косо лежавших друг на друге книг, изогнулись углом.

– Как я могу быть уверен, – сказал я, – когда я ни разу её не видел.

– Но отчего вы решили, что это была именно Среча?

– Оттого я так решил, – пояснил я и покосился на распахнутую дверь балкона, решив не упоминать сейчас о волшебном взоре, целиком владевшем мной и по сию минуту, – что она как будто плыла по воздуху. Радовой ведь так и говорил: она идёт не касаясь земли.

Эта подробность качнула чашу весов, и Алексей Артамонович, непроизвольным движением придав стопке книг более правильный вид и опустив задранные подолы своих листов, решительно объявил о своём намерении грядущую ночь провести в надежде на встречу с Белой Вилой.

– Алексей, – сказала Ирина Николаевна с вызовом, – если ты не прекратишь свои дурачества, честное слово, я наконец подарю улыбку Милошу. И даже две.

– Дарить, – с достоинством ответствовал Алексей Артамонович, – священный долг человека.

– Померещилось, – предположила Ирина Николаевна, обращаясь ко мне.

Уж не знаю почему, во мне она предполагала больше здравого смысла…

Для засады мы избрали заросли низкорослого инжира, который растёт здесь, как сорняк, в десятке шагов от мусорных контейнеров. Стараясь хранить молчание, как и положено следопытам, мы наблюдали за дорогой. Ночь эта тоже выдалась не слишком беспокойной: всего-то несколько автомашин проехали в сторону Котора и в обратную к Веригам, а пешеходы и велосипедисты и вовсе не показывались.

Фонарь ещё не починили, но полотно дороги немного просматривалось, потому что полнощёкая луна обливала асфальт прохладным светом.

Мы уже немного продрогли, когда с дороги послышался звук неясного происхождения.

– Чу! – шёпотом воскликнул Алексей Артамонович и придержал меня за рукав, словно предчувствуя, что я готов без оглядки броситься навстречу неизведанному.

Каково же было наше возмущение, когда мы увидели сцену, которую я уже описывал и которую приличия лишний раз не позволяют мне воспроизводить в подробностях. Какая уж тут Бела Вила…

Это оказался тот самый рыжий кот с наглым взглядом ночного владыки, но вот кошечка, ублажавшая его на этот раз, по-моему, была уже другая.

– Далековато нам до андрогинности, – заметил я.

– Проклятье, – пробормотал Алексей Артамонович, исцарапанный дикой ежевикой.

Охваченные досадой, посрамлённые и немного пристыженные, мы покинули засаду и отправились по домам.

Немного возбуждённый этим не совсем разумным приключением, я не сразу отправился спать, а уселся на террасе и разглядывал обрезок лишившейся кроны пальмы. Сначала я хотел оставить ствол, как это делают многие подобные горемыки, но сейчас одолели сомнения.