Андрей Проскуряков - In Vino

Я вынужденно отправился за сестрой, поскольку не мог найти себе место ни в доме, ни во дворе, путался под ногами у мамы и толкнул под руку тётку, отчего она расплескала молоко. Меня выставили за ворота, и я помчался по улице вслед за Гулаб на винный склад. После семнадцатого года качество вина в республике несколько снизилось, но Мухранские склады в Тбилиси хранили тысячи ящиков высококлассных вин, многие из которых были выделаны ещё при жизни самого князя Иванэ.

Мы бежали по горячим мостовым Гвинис Агмати, Винному подъему, мимо десятков чайных, ресторанчиков и харчевен, стены которых были выложены речной галькой, лавировали между коровьими и лошадиными лепёшками, уворачивались от ишаков с повозками, набитыми дынями; люди оглядывались на Гулаб с улыбками и восхищением. Вокруг сновали молодые грузины в чёрных кафтанах и деловитые армяне в коричневых армяках, седые еврейки тащили наполненные снедью корзины, девушки в пёстрых платках и соломенных шляпках спешили на свидания, а чумазые дети путались под ногами. Всё было пронизано светом и радостью, и никто не знал, что в этот день начнётся Тбилисское восстание, а Серго Орджоникидзе, называемый «тараном революции» введёт в город карательные отряды.

Первые выстрелы восстания раздались прямо на соседней улице, когда мы добрались до складов на северном берегу Куры.

Командиром одного из отрядов, вошедших в город, для усмирения восставших был бывший экспроприатор Клим Кардашян, прославившийся своей неумолимой жестокостью к жертвам. Его бойцы занимали улицу за улицей, переулок за переулком. Сам Клим, облачённый в новую гимнастёрку с орденом красной звезды на груди, и офицерскую фуражку царской армии, с которой были спороты все знаки, с огромным носом, пышными усами с подусниками, напоминал настоящего предводителя «пирали», горных разбойников.

Восставшие, среди которых были в основном меньшевики, верные Джугели и Хомерики, не преуспели в Тифлисе. Город был взят под контроль советскими войсками за считанные часы. Последний очаг сопротивления тлел как раз возле Мухранских складов, где полтора десятка повстанцев, завалив проезды баррикадами из бочек, ящиков и перевернутых телег, ожесточённо отстреливались от наступающих красноармейцев, превосходивших их числом и вооружением.

Я и Гулаб, добравшиеся до ворот склада к самому началу перестрелки, оказались отрезанными от улицы. Мы прижались к огромным деревянным воротам, через которые могла свободно проехать гружёная телега, и не знали куда деваться. До баррикады было больше ста метров, но одна шальная пуля пролетела через весь проезд и впилась в дубовую доску ворот прямо над головой сестры. Она громко вскрикнула, выронив из рук свои маленькие кувшины, и заплакала ото страха, а я, чувствуя, что оставаться на таком опасном открытом пространстве нельзя, крепко схватил в охапку и потащил через колючий декоративный кустарник за угол. Через несколько шагов в стене склада обнаружилась маленькая дверь, не запертая сторожами, бежавшими при звуке выстрелов, и мы нырнули в сумрак здания. Вдоль каменных стен склада стояли бочки с вином – большие – на сорок вёдер и маленькие – на двадцать пять вёдер. Сотни узкогорлых глиняных сосудов, запечатанных воском, пылились на деревянных поддонах. По центру, вдоль всей длины склада, в несколько линий шли ряды полок, разделённых широкими проходами. На полках лежали бутылки вина, уже присыпанные тонким слоем рыжей тбилисской пыли. Где-то наверху, где солнце пробивалось под крышу сквозь узкие оконца, стрекотали стрижи.

На улице застучал пулемёт, послышались крики, и мы побежали в самый конец склада, где к стене примыкали два огромных десятиэтажных стеллажа, завешанными серой рогожей. К одному из них была приставлена хлипкая лестница и я ловко забрался по ней почти до самого верха и шёпотом позвал Гулаб. Но тут громко заскрипели большие ворота в дальнем конце склада, и сестра метнулась направо, в самый угол, спрятавшись за большим надтреснутым квеври.

Я нырнул под занавеску и чуть было не чихнул от попавшей в нос пыли. Прижавшись к стене, я лежал, мысленно молясь лишь о том, чтобы каратели страшного Кардашяна не нашли нас с сестрой.

Подо мной была полка, сделанная из металлической сетки, заполненная бутылками вином, надо мной был такой же ряд бутылок, тысячи бутылок тёмного стекла, на этикетках которых на грузинском и русском языках значилось название «Святая Нина». Я много раз слышал про это вино от родителей и тёти: князь Багратион-Мухранский сотворил настоящий шедевр из саперави и александроули и оно, получив медали на международных выставках перекрыло славу густого как мёд, чернильно-терпкого «Зегаани», сделанного князем Александром Чавчавадзе. Правда, цена «Святой Нины» была неподъемной для нашей семьи; в то время, как бутылка хорошего вина стоила до революции 15-20 копеек, а кружка вина домашнего – 5-10, бутылка «Нины» продавалась за полтора рубля.

Голоса красноармейцев слышались всё ближе. Через прореху в ткани я мог видеть часть главного коридора.

– Мераби, возьми правый угол, – сказал Кардашян маленькому человеку с большой винтовкой и, взведя курок нагана, медленно пошёл по главному проходу в мою сторону.

Это выглядит большой нелепостью, но тогда мне казалось, что, как только красноармейцы нас обнаружат, то сразу же расстреляют. Наверное, они не тронули бы детей, но во мне говорил страх, и я не понимал, что делаю.

Гулаб всхлипнула в своём укрытии, я мысленно обругал её, а Мераби насторожился. Тогда я, боясь, что сестру обнаружат, прижал ладонь к губам и издал звук похожий на писк и хрюканье одновременно. Кардашян вскинул свой револьвер и несколько раз выстрелил на звук. Пул прошли прямо надо мной, разбив несколько бутылок в верхнем ряду, а из-под стеллажей врассыпную кинулись крысы. Мераби засмеялся и повесил винтовку на плечо. Красноармейцы достали папиросы и закурили. Я лежал ни жив ни мёртв, а сверху, из разбитых бутылок на меня лилось драгоценное вино «Святая Нина». Я открыл рот и сладковатая, терпко-душистая влага опалила моё нёбо, связала язык и склеила губы. Так я впервые попробовал вино, которое без натяжки можно назвать великим.

Выбрались мы через ту же боковую дверь глубокой ночью, уходя я успел прихватить пару бутылок «Нины», за что сестра меня ругала всю дорогу. Маму и тётю мы нашли в полуобморочном состоянии от страха за наши жизни. Я был весь залит вином, но сказал, что споткнулся и разбил кувшин по дороге, на что мама сказала мне: «Арджук 1 1 Медвежонок – арм. ». А про стрельбу на складе мы с сестрой договорились не рассказывать, незачем взрослым знать про такое.

***

Летом 1930 года, после окончания техникума, я перебрался в Офрени, в окрестностях которого раскинул свои виноградники совхоз «Самшобло», располагавший собственной небольшой винодельней. Впрочем, с 1932 года почти весь урожай заставляли сдавать в Тбилиси или в открытый в Офрени завод вин и ликёров, оборудованный современными бродильными чанами. В совхозе продолжали делать вино в экспериментальном цехе, и наша продукция высоко ценилась среди районного и даже республиканского начальства. Благодаря настойчивости нашего директора Соломона Миля, часть вин мы делали в квеври, сохраняя старые традиции грузинских виноделов.