Андрей Проскуряков - In Vino

– Боюсь, что платить придётся тебе, Хохов, – сказал Антон. – В субботу – открытие магазина с шоколадом. Приходи, тебя будет ждать сюрприз. Наш старый знакомый, Максим Довганюк, приедет со всем семейством на праздник. Тогда и поговорим. Сову хочешь попробовать?

Прозвучало это двусмысленно, с нотками угрозы, и Хохов покраснел, как варёная брюква, а Московский гость с удивлением произнёс своим высоким голосом, «акая» и растягивая гласные:

– Подождите, зачем сразу сову… Я хорошо знаком с Максимом Петровичем, поскольку сопровождал несколько его крупных сделок и даже обедал в «Бристоле» с ним и его супругой Евгенией Серафимовной. Мы пили замечательный «Ла Дам де Монроз», и, пусть я предпочитаю белую Бургундию, это бордо неплохо сопровождало консоме со спаржей и голубей, зажаренных с чёрным перцем и салом…

А потом, с упрёком обращаясь к Хохову, добавил:

– Иван Иванович! Довганюк – зять Киреева! Это вам известно?

Тот в ответ только заскрежетал зубами.

– Ну что, до субботы? – Решительно пошёл на них Сырников, давая понять, что разговор окончен.

Медленно, стараясь не терять достоинства, Хохов с компанией покинули помещение. Последним выходил Сарафанов, в дверях он обернулся и провёл большим пальцем по горлу. Сырников в ответ вежливо поклонился по-японски, сложив руки на уровне груди. Когда они ушли, Антон без сил и эмоций опустился на стул и так просидел битый час, разглядывая одну точку на потёртом линолеуме, пока в кабинет не прошмыгнул кот, принадлежавший шеф-повару ресторана Зое Анатольевне.

– Эх, Рулет Чахохбильевич, простая душа, – обратился к нему горемыка-директор, – вот и я сейчас всё на кон поставил…

Кот потёрся о штанину Антона, оставив полосу из светло-серой шерсти: пришла весна и с ней – линька.

– …и тебя, Рулетушка, и тебя, бездельник. Так что думай, как выпутываться!

Бокал Второй

Белое

Из рукописи Баграта Пехлевина «О жизни, виноградарстве и Великом Вине. Тетрадь первая.

«Время отлива…

Чувства медленно и неумолимо уходят в пучину вод бескрайнего океана, обнажая замусоренный воспоминаниями берег; я равнодушен ко всему, что сейчас происходит в мире, остаётся только память…

Коряги, камни, полуразвалившийся фанерный чемодан, с торчащим из него обрывком газеты, на которой уже нет букв: они размыты и преданы забвению. Серый женский платок из козьего пуха, зацепившийся за спинку разбитого венского стула и сотни бесполезных ракушек вокруг: у этих раковин острые края, опасные для ног, и в них никто давно не живёт. Озерца мутной воды перемежаются с островами из зыбкого песка, на котором проступают следы людей, проходивших здесь когда-то. Странно, что они не смыты волной, а сохранили форму, будто гипсовые слепки. По влажному берегу неторопливо бежит лохматая собака, она опустила морду и, кажется, что-то ищет в песке. Вот она поравнялась с опрокинутой детской люлькой и остановилась, чтобы обнюхать её…

Собаку зовут Араг, что значит Быстрый, но этот пёс стар, и немощен почти как я сейчас, и ему требуется много времени, чтобы подняться, когда его зовут. Его глаза помутнели, но запахи мира, которые он вдыхал своими ноздрями двенадцать лет подряд помнятся так хорошо, будто всё было вчера.

Моя семья уехала из Сенегерда, армянской деревни что стоит на самом берегу моря Мазандеран на севере Персии, в начале 1916 года, бросив и старую детскую люльку, и бабушкин сундук с бархатными тканями, пересыпанными от моли табаком, и толстой скатертью, пропахшей хлебом, и скрипучую мебель, и несколько бочек вина, и много других громоздких вещей. Отец, пребывая под тяжёлым впечатлением от резни, учинённой турками над нашими единоплеменниками, османскими армянами, и боявшийся, что эхо войны докатится и до нашей глуши, принял решение перебираться в Российскую Империю.

Мне было шесть лет, и я не хотел оставлять своего верного Арага, но он сам отказался покидать Сенегерд, спрыгнул с телеги и встал у ворот заколоченного дома, где я родился. Араг был вдвое старше меня. Он спокойными и мудрыми глазами смотрел на наш отъезд, а потом лёг прямо в пыль и положил голову на мохнатые лапы. Мама объяснила мне, что счастливые псы умирают на пороге своего туна, а встретить смерть в дороге для сторожевой собаки не допустимо. И тогда я перестал плакать и мысленно отпустил Арага, пожелав ему блаженной кончины. С тех пор каждый Хачверац я поминал Арага вместе с дедом Степаном и бабушкой Ануш, хотя и в тайне от мамы, которая строго запрещала мне так поступать; но, видит Бог, я и сейчас так делаю.

Наш род жил на побережье Мазендерана, или Каспия, испокон века, со времён Великой Армении. Ещё мой далёкий прапрадед Азар Пэхлэвиан, проходивший военную службу во дворце шаха, был переписан на персидский лад как Азэр Пехлеви, дабы получить повышение и доступ к покоям правителя. С тех пор мои предки и, в конце концов, я сам, носили эту фамилию до того времени, пока при выдаче мне документа в паспортном столе посёлка Обокшань, что на побережье Белого моря, молодая, очень невнимательная паспортистка не переделала фамилию на русский манер. В итоге я, жена Елена, мой сын Платон и внук Олег стали Пехлевиными.

В нашей деревне многие выращивали виноград. В большинстве своём, это были лозы, производившие сладкие и мясистые зеленовато-жёлтые грозди, из них делали потом изюм. Все эти сорта, довольно разные на вид и на вкус, у нас называли «мускат». Но некоторые, в том числе и мой отец, сажали и винные лозы. В той жаркой и засушливой местности, где летний дождь также удивителен как зимний снег, виноградные побеги высаживали на искусственные валы высотой около полуметра, а обрамляющие их канавы заполняли водой из трёх стекающих в Мазендеран речушек, почти пересыхавших с середины июля до самого октября.

Тёмно-красный, подёрнутый восковой патиной виноград сорта шараб был в почёте у моих отца и деда. Лозы шараба были крепкими, хорошо справлялись с засухой, мало болели и давали пусть и небольшой урожай (не то, что мускат), но достаточный, чтобы обеспечить превосходным вином с терпким ароматом спелого граната и красной сливы всю семью до следующего года.

Вместе с верным Арагом мы охраняли созревший урожай в последнюю неделю сентября от набегов кабанов. Дикая свинья никогда не станет есть неспелый виноград, но как только гроздь созревает, наполняясь благоуханными соками, от этих животных нет отбоя. Некоторые кабаны бывают опасны для человека, тем более для ребёнка, но отец всегда отпускал меня на виноградник, зная, что Араг не даст меня в обиду. И правда, пёс обладал сверхъестественным чутьём на незваных гостей и стремительно появлялся у них перед глазами, никогда не лая, а только молча взирая на их наглые морды, торчащие из кустов, обрамляющих виноградник. Глухой раскатистый рык Арага давал понять кабанам, что поживиться не удастся, и они нехотя уходили в холмы, надеясь, что завтрашний день будет более удачным.